Первое поле

– Ёлки‑палки, до чего же… просторно, – не совсем литературным языком, глядя на изумрудную воду озера, произнёс Матвей. Толик молчал, заворожённый, конечно, земной красотой, и какой! – А по Казахстану катили… Солончаки, пыль, песок, простора на пять стран. Жара! И эта красота!

А Байкал тянулся и тянулся вдоль железной дороги, то удаляясь, то совсем рядом: можно было видеть дно, над водой летали чайки, пыхтел буксир, и шла незнакомая и узнаваемая по книгам жизнь. И вдруг последний изгиб берега – и нет воды – с ходу горы с молодой зеленью подступили к самым рельсам. Паровоз, наверное прощаясь с Байкалом, серьёзно так загудел и уже на хорошей скорости катил до самой станции Магдагачи целый вечер и ночь, пуская за собой замечательный чёрный хвост, пахнущий железной дорогой, углём и дымом. Ребята ещё постояли, прижавшись друг к другу, в тамбуре.

– Опять двери открыли! – услышали ребята за спиной ворчание пожилого и добродушного проводника. – Не доживу я с вами до пенсии. Как пить дать не доживу!

Когда поезд шёл по как будто изношенным путям казахских (казахстанских) пустынь, окна и двери были распахнуты настежь, но и встречный ветер был настолько жарким, что не помогал. Ничего не помогало! Жара дикая! А когда состав сбавлял ход, становилось невыносимо. Любая вода в вагоне – кипяток. Вечером, ближе к ночи, как будто бы становилось совсем невмоготу. Народ лежал, страдал и даже не пил. И только под утро, с приходом лёгкой прохлады, измученные пассажиры засыпали. Эта лёгкость сна под стук колёсных пар – желание скорее уехать из пекла и забыть его. И всё это была их одна страна. Такая огромная. СССР! На уроках географии как‑то такие мысли не приходили в голову. Ну, поля, реки, Урал‑горы и тайга за ними, но чтобы так много. Что это там где‑то вдалеке пустыни с редкими цветами и шарами перекати‑поле, с мостами, множеством станций с бабушками, продающими картошку и огурцы к ней.

– Только что сварили, парная, рассыпчатая, с маслицем, пальчики оближете. – И ведь и вправду это была не варёная картошка, а какое‑то божество, необыкновенное, особо вкусно пахнущее. И ты несёшь его в вагон, ладонями ощущая жар, а носом запах, а из кулёчка простой бумаги торчит носик солёного и тоже остро пахнущего приправами огурца.

– Знаешь, – сказал уверенно Анатолий, – когда географию изучали, надо было все классы по стране прокатить. Вот тогда география в кишках бы застряла на всю жизнь. Такое своими глазами надо видеть.

– Ну да, видеть!.. Это же сколько поездов. Разве наготовишь? В пионерский лагерь выезжали, и то думал, что никогда не разберёмся кто, где и куда. А тут поездами.

Помолчали, радуясь этому безбрежному, бескрайнему простору.

– Просто не верится, – прошептал Анатолий.

– А наши сейчас в классе сидят, зубрят, – неожиданно не в тон ответил ему Матвей. – А ещё я утром посмотрел карту на стенке – немного осталось. Сутки‑двое, а там…

Что и как будет там, задевало воображение, и уже мечталось всё сильнее и сильнее. «Быстрее бы», – торопили мысли и сердце.

– Пойдём, что‑то как волк есть захотел! – предложил Матвей.

После обеда с бронзовым копчёным байкальским омулем, которого ребята купили на станции Танхой у загорелой, в морщинах и платке в клеточку тётки‑продавщицы, которые ровной линией стояли у всех дверей вагонов, с такими же, как лицо, загорелыми руками, с золотым тусклым колечком на пальце, с ногтями, которые или никогда, или давно не видели маникюр и тем более лак! Мир привычной московской (и не только) пищи на какое‑то время померк перед ни с чем не сравнимым вкусом, цветом и запахом этой байкальской рыбы, так умело приготовленной к проходящему поезду. Ребята обсасывали каждую косточку и внимали, как тает во рту мякоть. Косточки и крошки собрали в газету, отнесли в мусорный бак и с прекрасным чувством яркого смысла жизни залегли по полкам, где под паровозные гудки, колыхание занавески, приятный ветерок с лёгким запахом паровозной топки уснули! А вечером дяденька моряк, которого звали Иван Кузьмич, и такой же пассажир, и тоже моряк, но едущий во Владивосток, дядя Жора, подбили поиграть в карты, в дурака.

– Глядишь, время быстрее пройдёт, – аргументировал дядя Жора. – Что называется, от нечего делать.

Ни Матвей, ни Толик к картам не имели никакого отношения, разве только что когда‑то научились во дворе играть, да и то без интереса к игре. И тем не менее, спрыгнув с полок, уселись вокруг вагонного стола как заправские картёжники и разложили карты в руках, несколько раз похлестали по очереди, покрывая своими картами карты моряков, почему‑то выиграли. Дяденьки моряки не подали виду, но засопели в носы. Было видно, что удивились! Дядя Жора собрал в колоду карты, потасовал – можно сказать, не пальцами, а черенками от лопат – такие у него были ладони, раздал, назвал козыря – и опять мужики проиграли! Этот факт заинтересовал и молодых, начинающих геологов, и прожжённых моряков. Иван Кузьмич (его очередь раздавать) раз десять переложил в лапах карты, дал снять Матвею, снова переложил, раздал, оставив козырем бубны, и положил сверху оставшиеся карты, взял свои и медленно их раздвинул как веер. Дядя Жора повторил, совсем как это делают актёры в кино, на уровне глаз. Вскоре и опять проиграли! Причём сами ребята, что называется, шли на поводу. То есть выбирали как попало карту, не задумываясь нисколько, лишь бы она могла бить, и накрывали ею карты противников по игре. И амурский боцман, и дядя Жора достали полотенца вытираться. По очереди сбегали в вагон‑ресторан за ситро. Затем за пивом, которое недавно появилось в вагоне‑ресторане. Карта не шла. Уже и соседи по вагону стали поглядывать, ещё немного, и болеть начнут! Матвей и Толик уже и вели себя как шулеры, совсем не беспокоясь о том, как там тасуются карты, небрежно отпускали замечания:

– А вот мы валетиком.

Подсказывали, как тасовать. Между делом, так, как будто мешают сосредоточиться, спрашивали о работе на буксирах, о детях и, мол, отвлекали внимание от самой игры, но постоянно выигрывали! Кто из пассажиров был поближе, уже произносили, растягивая слова:

– Бывают же чудеса!

Причём женщины болели за мальчишек, а мужская половина за буксиры. После небольшого перерыва на чай моряки, как сговорились, сели с ребятами за стол снова проигрывать. Прошлись по вагону и вернулись с новой атласной колодой (нашли у кого‑то из пассажиров), распечатали карты, разнесли – и опять проиграли! Цвет постоянно загорелых речных щёк становился похожим на осенние помидоры. Дяденьки выходили курить, и видно, что совещались. Менялись местами и благополучно проигрывали. Проигрывали всю Башкирскую АССР вместе со столицей Улан‑Удэ; замечательно продували, проезжая станцию Петровский Завод с прекрасной картиной изразцами; станцию Хилок – просто обязаны были, а тут и Могоча приплыла, на что Иван Кузьмич, совершенно удивлённый и удручённый такой непрухой, негромко, но как последнюю молитву проговорил когда‑то услышанную частушку:

– Бог создал Крым и Сочи, чёрт – Читу и Могочу и ещё две дырки – Анадырь и Ахтырку.