Похищенная синьора

– Ваша светлость? – говорю я, оборачиваясь к нему, и встаю лицом к лицу. Некогда, стоя вот так же перед Лодовико Сфорцей, по прозвищу Мавр, я пребывал во власти благоговейного трепета, хотя он на целую пядь ниже меня. Но теперь я испытываю лишь сострадание. Нет, жалость. Он взирает на меня пристально, выпятив грудь, – этакий победоносный боевой петушок, даже сейчас. Однако с такого близкого расстояния я вижу, что его борода, всегда пышная, умащенная маслами, всклокочена, торчит нечесаными прядями; глаза запали, краснеют прожилками, под ними залегли тени. Прискорбные события минувшего года оставили свой след.

Все то время, что я прожил в Милане – а с тех пор, как мне удалось сбежать из Флоренции, прошло почти пятнадцать лет, Лодовико был моим благодетелем, воистину. Но помимо того, он стал мне другом и конфидентом, вернее сказать, я стал таковым для него. И вероятно, я сделался неким символом его величия. Однако сейчас он на меня гневается.

– Братия и настоятель долго проявляли снисходительность к тебе, – говорит герцог. – Что тебе нужно, чтобы закончить работу?

Пауза затягивается – я размышляю, не сказать ли ему правду. Правду о том, что мои новые, впервые опробованные краски отказываются взаимодействовать со штукатуркой как следует. Что фреска трескается и идет пузырями. Что я умираю от желания соскрести ее со стены голыми руками и бежать из Милана до того, как к его вратам подступят французы. Что все потеряет смысл, если рыжий французский король возьмет Лодовико Сфорцу в плен.

– Дело в Иуде, мой господин, – говорю я вместо этого. – Вы видели мои наброски. Я все никак не могу выписать его лицо.

Знаю, герцог прав – работу необходимо закончить. Но я должен сделать это не для того, чтобы ублажить настоятеля, братию и даже его светлость. Пора закончить фреску, потому что в Милане более небезопасно, мне нужно уехать. От отца как раз подоспело письмо – он сообщает, что я могу вернуться во Флоренцию, там, дескать, открываются новые возможности.

Но я колеблюсь. За все мои сорок пять лет мы с отцом редко смотрели друг другу в глаза. А во Флоренции, вдобавок ко всему, может оказаться еще опаснее, чем в Милане. Французы не потеряли вкуса к ее богатствам, хоть и заглядываются на миланские. Кроме того, в моем родном городе каким‑то образом приобрел влияние один фанатичный поп – Джироламо Савонарола. Человек неистовый. Возможно, безумный. Меня, впрочем, не удивляет, что ему удалось задурить головы флорентийцам настолько, что они в него поверили и поддержали. Моим прежним покровителям, Медичи, повезло спастись – сбежали в Рим, побросав свои сокровища. Савонарола мечет громы и молнии с кафедры собора Сан‑Марко. Простолюдины швыряют мусор в знатных господ, которые разгуливают по улицам в богатых одеждах. За закрытыми дверями женщины предаются самобичеванию, полосуют себе спины веревками с завязанными узлами. Как долго это продлится?

Однако же на сей момент я не вижу для себя других вариантов, кроме Флоренции.

Тем не менее я медлю покинуть Милан. Чувствую себя виноватым. Лодовико дал мне возможность заниматься всеми видами творчества. Я написал портреты двух возлюбленных герцога и начал писать портрет его молодой жены незадолго до того, как она умерла родами. Я отвечал за убранство залов в его резиденции и организовывал брачные церемонии, расписал стены в башнях Кастелло‑Сфорцеско, воплотил бессчетное множество прожектов в гидравлике и в науках. В память об отце Лодовико я создал гигантскую статую коня из металла и глины.

Но часы тикают все громче – мое время здесь подходит к концу. Отныне в этом нет сомнений.

И Лодовико явно чувствует мою готовность покинуть Милан, ибо он щедрыми дарами пытается соблазнить меня остаться. А соблазн велик: герцог пожаловал мне виноградники в окрестностях этого самого монастыря. Сменится время года, и лозы отяжелеют от ягод, предвещающих доброе вино…

Но как бы мне ни хотелось остаться под патронажем его наищедрейшей светлости, я вижу ясно как никто, что дни герцога Миланского сочтены. Вернуться во Флоренцию – решение не хуже и не лучше прочих. Там я, по крайней мере, смогу обдумать следующий шаг, наметить нового покровителя. Дабы свершился переворот в чем бы то ни было, где‑то нужно подтолкнуть, а где‑то и рвануть. Так говорит Салаи, мой ученик. Порой этот мальчишка высказывается не по годам мудро.

– Выбери кого‑нибудь из монахов, пусть попозирует тебе в роли Иуды, и покончи уже с этим, – ухмыляется Лодовико.

– Тогда уж лучше настоятеля, – отзываюсь я. – Если только он сумеет сидеть смирно и не разевать рот достаточно долго, чтобы я успел сделать эскиз.

Лодовико, не сдержавшись, издает смешок.

– Вот и славно! – восклицает он. – Увековечь старого дуралея на фреске. Он раздуется от гордости, и его милосердное молчание станет нам благодарностью. Сделай это хотя бы ради меня.

Я киваю. Герцог – мой друг и покровитель. Если ему заблагорассудилось превратить мелкого беса в любимого ученика Христа, кто я такой, чтобы ему отказывать?

– Пусть настоятель будет Иудой, – говорю я и, прихватив кусок красного мела, опять взбираюсь по лестнице.

Герцог, все еще посмеиваясь, направляется к выходу. Гвардейцы на пороге оживляются. У дверей Лодовико оборачивается и снова смотрит на меня. Внезапно его лицо омрачается, улыбка исчезает.

– Заканчивай. – Голос герцога эхом раскатывается в пустом пространстве. Он тоже понимает, что мое время в Милане на исходе.

Я отворачиваюсь. Металлическое позвякивание регалий мало‑помалу стихает – мой покровитель удаляется.

Шаткая лестница скребет штукатурку, пока я спускаюсь обратно. Отхожу на пару шагов и озираю ужасающий пурпурный, вульгарный оранжевый, разнузданные, кричащие цвета моей фрески.

Катастрофа.

Но пора смириться. Возьму с собой Салаи и прочие драгоценности, обретенные мною в Милане. Да, именно так. Покончу с И удой и хорошенько обдумаю следующий шаг. Я таки вполне могу вернуться во Флоренцию спустя столько лет.

БЕЛЛИНА

 

Флоренция, Италия1497 год

Стефано хочет ее увидеть. Дольче шепнула об этом Беллине у колодца. Но Беллина боялась даже думать о том, что он скажет. И о том, как ей самой с ним объясниться.

В последний раз Беллина видела Стефано в городе почти два года назад – она тогда сразу пригнулась за колесом свадебной повозки Лизы, чтобы он ее не заметил.

Свадебная процессия выглядела постыдно роскошной – по крайней мере, с точки зрения Беллины. Она знала, что новоявленный муж Лизы, Франческо дель Джокондо, сделал немалое состояние на торговле шелками и шерстью, но не ожидала такого помпезного зрелища. По пути она все норовила спрятаться за кузеном своей госпожи, долговязым Герардо, которого Франческо уже согласился взять в подмастерья, чтобы набирался опыта в одной из его шелкодельных мастерских, – это было включено в условия брачного договора.