Распечатано на металле

– Что все это значит? – спросила я.

– Я уверен, ты уже что‑то вспомнила.

– В моей голове возникают слова, значений которых я не знаю. Лицо этого человека кажется мне знакомым, но я не могу его вспомнить. Кто‑то словно удалил воспоминания из моей памяти, словно заставил меня забыть.

– Это Иисус. А это – не картины, это – иконы.

– Иисус… Да, я начинаю вспоминать.

Одно это имя заставило меня вспомнить все.

– Ну же, скажи это. – он радостно смотрел мне в глаза.

– Господи… как я могла это забыть? – я сказала это.

«Господи»…Как я давно не говорила это слово. Боже мой, сила Часового стерла из моей памяти любые упоминания о боге. Все это время богом для меня был наш великий Часовой. О нет, я предала все и всех! Я предала Христа… Нет, я не предала его, меня заставили его предать. Я не Иуда, это Часовой – Иуда.

– Ты не забыла, – он положил мне руку на плечо. – Тебя заставили забыть.

Он покрестился. Я перекрестилась тоже. Я сделала глубокий вдох и тяжелый выдох. Я произносила слова молитвы. Мы читали молитву синхронно. Я чувствовала вину, но была такой спокойной. Этим отличается Бог от Часового. У первого ты ищешь искупления вины и прощения, а второй ищет в тебе изъян, чтобы поработить, превратив в один из винтиков этой машины.

– Я чувствую это. – тихо сказала я, сжимая руку в кулаке.

– Что чувствуешь? – спросил он.

– Искупление. Я чувствую, что этот путь – мое искупление.

– Я не верю в обычных людей, но ты 1029, у тебя есть одно качество, которого не было ни у кого, с кем я говорил. Ты веришь в то, что у тебя есть призвание… Нет, ты не веришь – ты знаешь, что оно у тебя есть. Я редко иду на риск, но тебе я готов помочь, если это и вправду спасет наш город.

Я кивнула. Я почувствовал, что я не одна. Со мной кто‑то говорит, в меня кто‑то верит, обо мне кто‑то заботится. Эти речи – не канцелярские словечки, пропитанные пропагандой. Это слова осмысленного человека, человека с чувством меры.

– Я знаю, за что я сражаюсь. Как тебя зовут? Я должна знать, за кого я буду сражаться еще.

– Меня зовут Мартин. Но, если встретишь меня на улице, называй меня просто Доктор. Кстати, ты ведь не из этого района. Где ты живешь?

– В центре города. Я работаю в западной части на Показательной фабрике, а мое убежище находится в заброшенном доме неподалеку от не. Когда ты произнес свое имя, мне захотелось вспомнить свое… Этот номер, он делает меня рабом Часового.

– Ты найдешь свое имя, 1029. Рано или поздно, оно появится в твоей голове.

– Да, кстати, а ты помнишь, с кем мы воюем?

– Мы воюем ни с кем. Вернее, Часовой с Серверным Королевством договорились, что те инсценируют нападение на нас, чтобы запудрить нам мозги и поднять волну патриотизма. Это все – пропаганда патриотизма и желание комитета Обороны набрать к себе рекрутов.

– Вот оно как. То есть даже такие вещи в нашем городе считаются цирком?

– Да, мы уже почти полгода отправляем людей на убой ради ничего и не сдвигаем границы ни туда, ни сюда.

Я вновь взглянула на иконы. Они были самодельными. Сделаны они были вовсе не мастерски – из подручных материалов, а нарисованы были по памяти.

– Это все ты рисовал? – вопрос был глупый вопрос, но я хотела знать ответ.

– Да. Такие иконы были у моего отца, когда я был совсем маленьким. Он был набожным человеком, но до фанатичности не доходил. Я захотел стать врачом, ибо понадеялся, что смогу так же, как и Христос, помогать людям. Особенно в такое время.

– Иисус пострадал за наши грехи… Символично. Наша память пострадала за содеянное нами. Не думаешь ли ты, что бог живет в каждом из нас, а задача Часового изгнать из нас веру во что‑либо и укоренить свой порядок?

– Да, так и есть. Бог в каждом из нас, раз мы способны творить. Часовой хочет отнять у нас его – сделать из нас себе тело, которое будет послушно выполнять его задания. Иными словами, он хочет остаться единственным творцом, но он знает, что это невозможно.

– А что стало с твоим отцом? Почему он не здесь?

– Он стал винтиком в системе Часового. Мне повезло, я осознано подходил ко всему этому и видел, как моего отца отнимают от меня. Я думаю, что я не один такой, но я не встречал никого, кроме тебя.

– Я пробудилась из‑за другого…

– Из‑за чего же?

Я рассказала ему о встрече с Алексом, о том, как умерла. Я поведала ему все, что со мной произошло. Он явно думал, что я необычная девушка, которой просто повезло. Или что‑то в этом роде. Я поняла это по улыбке на его лице.

– Если бы я имел столько жизней, сколько ты, я бы тоже боролся за этот город.

Я кивнула. Я снова начала вспоминать. Рождество… Вот оно – ключевое воспоминание. Рождество – это религиозный праздник, тот день, когда родился Христос. Почему этот день отмечен в моем календаре? Я не помню, но это что‑то важное.

– Кстати, я хотел тебя спросить. Ты встречала других пробужденных?

– Да, сегодня встретила одного. Я сказала ему, что он должен спасать других – таких, как он.

– Это хорошо, но этого недостаточно. Нужно, чтобы нас услышали массы. Понимаешь?

– Ты хочешь как‑то использовать в системы вещания или типа того?

– Да. Это очень важно. Мы должны получить узнать, что скрыто в твоих записях, но мы не пройдем к Часовому без массы, без того хаоса, который поглотит все и вся, без которого мы не сможем пробиться к Часовому.

Я поняла, что говорила с человеком о высоком так свободно, как с собой. Но этот разговор затянулся надолго. Мне нужно было идти, но мне так хотелось остаться с Мартином. Ради времени, ради мамы… И ради Мартина.

– Я должна идти, Мартин. – с грустью промолвила я.

– Я тоже. Куда ты отправишься?

Куда я отправлюсь?! Да я сама не знаю. Господи, Мартин, ты умеешь задавать вопросы, это точно.

– Я не знаю… Я хочу попасть туда, где я нужна больше всего.

– Что ж, возможно, я знаю, где ты сейчас нужна.

Он любит говорить загадками и романтическими фразами, я это поняла. Не знаю почему, но мне это нравится.

– И где же? – а я вот не очень романтична, думаю, это разовьется со временем.

– Если ты не отработаешь сегодня смену на фабрике, это будет очень подозрительно. Еще я очень советую тебе порыться в документах при возможности или подговорить кого‑то из работников помочь тебе. Мы пока не можем работать открыто, но если посеять семя сомнения, то его плодом будет самый кровавый бунт во всем мире.