Распечатано на металле

– Не бойтесь, скоро все закончится. Мы почти завершили нашу процедуру лечения. Остались буквально последние штрихи в виде психологического теста на выявление изъянов в системе пересоздания личности. Итак, я проанализировал досье, что Часовой отправил на вас, и давайте глянем, что нам удалось из вас слепить, – он достал какую‑то бумажку и принялся отмечать пункты. – Первый вопрос. Что для вас главное в этой жизни?

– Порядок и жизни других, – пока похоже на меня.

Он что‑то отмечает и продолжает.

– Как вас зовут?

– Мое имя 1029. У меня нет другого имени.

– Что для вас значит «Август»?

Очевидно он говорит не про месяц. Он говорит про Часового.

– Один из месяцев лета. Более у меня ни с чем это не ассоциируется.

Проблема в том, что я действительно чувствую, что тогда я говорила это не для галочки, это было действительно правда.

– Сколько лет прошло с момента революции?

– Три года.

Три года?! О господи, то есть из меня делали вот это целых три года?

– Кто был самым главным врагом революции?

– Мэрия и ее приспешники в виде полиции города.

– Отлично, вы почти прошли тестирование. Остался последний вопрос. Прошу не спешите с ответом, мы никуда не торопимся.

– Я вся во внимании.

– Что бы вы хотели поменять в своей жизни 1029?

Я почувствовала такой же дискомфорт, что и тогда. Словно во мне что‑то билось, но я проглотила это, словно перерезала все оставшиеся связи с прошлым.

– Ничего, меня все устраивает.

Внезапно кто‑то сзади Дышащего сказал: «Сегодня с нее достаточно». К нему подошел мужчина в той самой робе Часового. Он не полностью вышел на свет из‑за чего мне было трудно разглядеть его черты лица, но он был стар, у него была невыразительная форма лица, легкая залысина и неаккуратная бородка. Это был Август, без всяких сомнений. Я узнаю его голос даже тут.

– Конечно, сэр. Мы как раз закончили. Я думаю, что она может спокойно выйти в жизнь. Во всяком случае, у меня есть гарантия, что в ближайшее время 1029 не сможет вспомнить абсолютно ничего. Я не могу гарантировать ее дальнейшее психическое благополучие, но во всяком случае нашему миру теперь ничего не грозит.

– Это хорошо, Дышащий. Но я прошу вас помнить, что если она все же вспомнит все… Даже те идеалы, что мы привили ей, не смогут сопротивляться ее истинной природе. Я очень надеюсь, что мы достигли понимания в этом вопросе.

– Конечно, господин, но боюсь, в случае чего я не смогу это контролировать.

– Вы профессионал в своем деле. Если вы не можете, то никто не может. А теперь усыпите ее. Аэлипия как раз расцвела. Она даже не запомнит этого разговора под действием цветка.

– Конечно, господин, сейчас я все сделаю.

Дышащий отошел куда‑то во тьму, после чего принес горшок с красивым белым цветком, у которого было семь лепестков, а в центре сладко‑пахнущее сердце.

– Прошу, 1029, понюхайте. Я обещаю, все будет в полном порядке.

Аэлипия… Я не помню, что это за цветок такой, но я была вынуждена понюхать его. Запах был очень приятным, душистым, нежным словно сладкие духи моей мамы. Я почувствовала вялость, затем сонливость, после чего мои глаза невольно закрылись и не разомкнулись более. Последнее, что я слышала – это то, как меня развязали и куда‑то понесли…

Я проснулась не в своей квартире, я проснулась в той самой базе под землей, но в отличии от прошлой маленькой каморки, эта уже была достаточно большой. Я чувствовала себя все хуже и хуже, и сейчас я могла разве что повернуть голову вправо и посмотреть, кто тут есть. Я не хотела ухудшать свое состояние, но я насильно всмотрелась затуманенным взором.

Это были не жалкие осколки чего‑то, ныне это было целое движение‑сопротивление. Люди в рабочих комбинезонах что‑то делали, чистили оружие, отдыхали, постоянно что‑то чинили. Коуди все еще стоял у двери и наблюдал за тем, кто входит и выходит из убежища. Выделялась из всего этого немного загорелая девушка в легкой майке, с черными кудрями и кошкой в руках. Вскоре ко мне подошел и присел Мартин, который потрогал мой лоб и аккуратно поправил мою подушку.

– Доброе утро, 1029, – сказал он с легкой заботой.

– Привет, Мартин… почему я не дома?

– Мы посчитали, что опасно будет возвращать тебя обратно домой, поэтому сейчас ты находишься тут, в целостности и сохранности. К сожалению, ты ежедневно пыталась уйти от нас на работу. Пыталась говорить что‑то про Часового и про что‑то еще, но мы насильно сдержали тебя. Сегодня первое утро, когда ты не накинулась на меня или Отто с оскорблениями. Поэтому я сразу понял, что ты вновь в сознании. Я бы порекомендовал тебе полежать еще пару часиков перед тем как вернуться к жизни, выглядишь ты очень неважно. Как придешь в себя, то расскажу тебе все, хорошо?

– Спасибо, Мартин… Слушай у тебя нет ничего, что могло бы занять меня, пока я прихожу в себя? – Я действительно не замечала, как говорю с некоторым комом в горле. То ли из‑за смущения, то ли из‑за состояния, в котором я пребывала.

– К сожалению, я сейчас занят. Через несколько минут мне нужно провести операцию одному из наших. Я могу разве что дать тебе вот эти доклады по биологии, которые я делал для университета. Кстати, благодаря тебе меня выпустили с дипломом досрочно. Мне удалось вывести новый сорт пшеницы, который можно выращивать в крупных масштабах, и при том он не настолько требователен как другие. Поэтому сейчас я все время отдаю нашему делу… спасибо тебе, 1029, еще раз, – он дал мне стопку бумаг с анатомией и биологией. – А теперь прости, мне нужно идти. Позаботься о себе в первую очередь. Если будет хуже, то позови других, я надеюсь, они смогут помочь.

Он аккуратно наклонился к моему лбу и прислонился к нему губами. Он поцеловал меня в него, хотя и делал вид, что меряет температуру.

– Спасибо, Мартин. Я очень надеюсь, что рано или поздно все закончится.

– И я, 1029… Кстати, последние пару дней ты сильно болела, но сегодня жар спал. Так что лучше все же отслеживай свое состояние.

После разговора он ушел, а я осталась наедине с этими бумагами. Делать было нечего, поэтому я принялась листать доклады. Мне была интересна анатомия, ведь, как минимум, мне стоило бы узнать уязвимые места человека, дабы бить не только по лицу и шее.