Революция

– Известно ли что о пропавшем грузе?

Вилья изменился в лице. Кофейного цвета глаза сузились, в них появилось недоверие.

– А тебе‑то что до этого?

– Да ничего, на самом деле… Но это золото ведь тоже разжигает мое любопытство. В конце концов, это я помог его добыть.

– Любопытство – прямая дорожка в могилу, – вмешался Сармьенто.

Он сказал это негромко, сквозь зубы. Мартин взглянул в бесстрастное индейское лицо. И такое бесстрастие пугало сильней, чем злобная гримаса или неприкрытая словесная угроза. Вилья же как будто уже остыл.

– Ничего не знаю, – сказал он спокойно. – А знал бы, кто это постарался, я бы его на месте убил. Его или их.

Он повернулся, собираясь продолжить путь, и вдруг ощупал карман:

– Я, сеньор испанец, не забыл, что должен вам золотой… Он не пропадет, как пропало все остальное. Так что постарайтесь дожить – и получите его. Если встретимся.

– И если раньше не убьют, – добавил Сармьенто.

Вилья снова захохотал, зычно и грубо:

– Это уж само собой. Если дружка нашего раньше не убьют.

 

4

Монаший Бугор

 

Было холодно. В свете звезд вырисовывались очертания домов, в темноте подрагивали красноватые блики костров. Их было так много, что они заполняли все пространство от Миссии Гваделупе до таможни и даже за ней. Весь проспект 16 Сентября превратился в огромный бивак, где стали лагерем мадеристы. Шел одиннадцатый час, и в воздухе еще витали запахи горящего хвороста, жареного мяса и фасоли, кофе, приправленного цедрой, корицей, гвоздикой. Сотни едва различимых фигур лежали у стен и в подъездах, сидели вокруг костров или медленно бродили между ними. Почти все это призрачное воинство хранило молчание, изредка нарушаемое негромким журчанием разговоров, ржанием привязанных лошадей, песней, которую заводил чей‑то далекий мужской голос и время от времени с разных сторон подхватывали хором:

 

Охмурял, просил и клянчил…

Наконец достал пятак…

А могла б меня уважить,

Между прочим, и за так!

 

Мартин Гаррет, набросив на плечи одеяло, наблюдал за всем этим из дверей отеля «Монте‑Карло», вдыхал этот аромат приключения, круживший ему голову, сладостно томивший душу. Многообразные ощущения и чувства хаотично пересекались и скрещивались, прогоняли сон. И потому, хотя он очень устал за два последних дня, а завтрашний день обещал быть еще утомительней, инженер сидел, привалившись спиной к колонне портика, всматривался и вслушивался в эту странную ночь. Думал о том, что нынешняя его жизнь двусмысленна, а будущая неведома, и удивлялся, что нет в душе ни тревоги, ни страха. Последние сорок часов он несся в каком‑то безграничном пространстве, и открывавшийся ему необозримый ландшафт не вселял беспокойства, а подстегивал и звал вперед. Нечто подобное ему приходилось читать в романах и в описаниях путешествий, но он и представить себе не мог, что переживет это наяву. Сейчас он будто парил во времени и пространстве, перестал понимать смысл и значение прошлого и будущего, утратил осознание их важности, обретя взамен диковинное спокойствие, словно порожденное действием мягкого наркотика. Быть может, таков и есть мой истинный характер, отметил он с удивлением. Мое призвание. Мое желание жить в приключении, которое происходит в бесконечно длящемся настоящем. А я до сих пор этого и не знал.

Он почувствовал запах хорошего табака, шорох ткани у себя за спиной, стук сапог по дощатому полу и, обернувшись, едва узнал в полутьме Диану Палмер. Американка остановилась рядом: Мартин разглядел, что волосы у нее распущены и покрыты шерстяной косынкой. В пальцах мерцал огонек сигары.

– Какой необычный город, – пробормотала она.

Сказано это было не Мартину, а как бы про себя. И он ничего не ответил. Созерцая красные точки костров, оба молчали.

– Ну, как ваш номер? – наконец осведомился он.

– А‑а, прекрасный. Чуть поменьше вашего, но вполне достаточный. Ваш приятель Пабло расстарался.

Снова повисло молчание. Вдалеке вместе с последним гитарным перебором замирала песня.

– В котором часу отправляетесь на юг?

– Кто? – почти удивился Мартин.

– Не валяйте дурака. Вы и те, кому поручен федеральный эшелон.

Он снова взглянул на нее. На этот раз недоверчиво.

– Что вам известно об этом?

– Достаточно. Узнавать – это часть моей работы. И я попросила отправить меня с вами.

– Вряд ли вам разрешат. Это ведь…

– Не будьте столь категоричны, – перебила она не без яду. – Днем я обратилась к сеньору Мадеро, и он сказал «может быть».

Мартин обдумал услышанное. И решил: «Да мне‑то что?»

– Выходим мы рано, на рассвете.

– Тому Логану поручено оповестить меня, если разрешение будет получено вовремя.

– А если не будет?

– Значит, останусь здесь, займусь другими делами. Материала у меня довольно.

– А вы уже отправили репортаж в свою газету?

– Да, еще днем, из Эль‑Пасо. Под заголовком «Революционеры берут Сьюдад‑Хуарес».

Огонек разгорался, когда она подносила сигару к губам. Не нравятся мне курящие женщины, подумал Мартин. Порядочная дама никогда не станет курить. Курят авантюристки и женщины легкого поведения.

– А вы не курите? – спросила она, будто прочитав его мысли.

– Не люблю.

– Правильно делаете. Зубы всегда будут белые и красивые.

Мартин мысленно поморщился, на миг представив, как целует ее и чувствует табачный перегар. Полутьма скрывала лицо Дианы, но он вспомнил соблазнительность ее губ, которой не мешал, а может, и способствовал их твердый очерк. Эту жесткую складку, эту обескураживающую строгость, столь несвойственную другим знакомым ему женщинам.