Шесть зимних ночей
– Мне очень жаль.
– А потом я освободился. Сам! И без чьей‑то помощи! Проявил чудеса ловкости – я вообще очень ловкий, – подумав, существо добавило: – и ужасный! Я – худшее бедствие, какое когда‑либо приключалось! Я… я… а‑апчхи!
Томас улыбнулся. Угрожающим «худшее бедствие» упрямо не желало выглядеть. А еще в его словах явно слышалось неприкрытое хвастовство.
– Как тебя зовут? – спросил Томас.
Коротышка сморщил нос и нырнул в снег, а потом выскочил наружу и по‑кошачьи запрыгнул на крышку угольного ящика. После чего встал во весь свой крошечный рост и, горделиво вскинув голову, продекламировал:
– Скоро все узнают мое имя! Мое ужасное имя, которое несет гибель и разрушения! Я – рок, посланный разрушить этот гадкий город!
Если существо и пыталось напугать Томаса, у него ничего не вышло. Оно выглядело крайне нелепо и очень забавно.
– Так как тебя зовут?
– Мистер Ворончик, – наконец представился коротышка.
Томас не смог сдержать снисходительную улыбку.
– Как ты оказался в угольном ящике, Ворончик?
Коротышка приуныл.
– Я бродил по городу, и меня сюда привел запах рыбы. Очень вкусный запах! Я забрался на ящик и провалился. Подлый ящик! – Он топнул, и крышка отозвалась лязгом. – Очень есть хочется…
Томас пожалел маленького хвастуна. Тот вдруг показался ему таким опустошенным и беспомощным, что ему неожиданно стало грустно.
– Наверное, ты учуял рыбу, которую готовит к праздничному ужину тетушка Агнесс. Если хочешь, Ворончик, я принесу тебе одну.
– Хочу две. Мне нужны силы, чтобы разрушить город.
Томас усмехнулся.
– Ладно, я попробую стащить две. Жди здесь…
– Не хочу здесь. Мне здесь не нравится.
– Ах да, – кивнул Томас. – Ты, наверное, совсем замерз.
Ворончик возмутился:
– Что? Нет! Я люблю снег! Просто обожаю! Мне здесь не нравится – дыра какая‑то.
Томас даже обиделся.
– Ну, ваша светлость, не окажете ли мне честь занять шикарный номер, пока ждете свой великолепный ужин?
Ворончик иронии не уловил и с радостным видом закивал. Томас вздохнул – его вдруг посетила мысль, что он сильно пожалеет о том, что собирался сказать, и все же произнес:
– Ладно, пойдем. Только смотри, чтобы тебя никто не увидел…
Ворончик широко и довольно жутко улыбнулся.
– Я сама незаметность. Никто даже не догадается, что я здесь…
…Что ж, как вскоре выяснилось, незаметность Ворончика была сильно преувеличенной.
Томас бросился на визг с мыслью: «Кажется, этот мелкий пройдоха решил начать разрушение города, о котором говорил, с нашей гостиницы!»
Визжала миссис Бонавентур из седьмого номера. Когда Томас вбежал к ней, мадам стояла на собственной кровати, придерживая подол платья. В воздухе висели облака пудры, по всему номеру валялись разбросанные вещи постоялицы. Мадам Бонавентур была актрисой и прибыла в Габен в надежде устроиться в один из местных театров, поэтому ее багаж составляли по большей части сценические костюмы и реквизит – повсюду на полу лежали боа, веера, зонтики и платья под различные амплуа.
– Мадам, что случилось?! – воскликнул Томас.
– Крыса‑переросток! – драматично воскликнула миссис Бонавентур, старательно переигрывая. – Я зашла в номер после чаепития, а она была здесь и копалась в моих вещах! Эта уродливая мерзость стащила мою ночную рубашку!
– Вашу… гм… ночную рубашку?
– Да! Любимую рубашку – белую, с перьевым воротником!
– Куда она побежала?
– Ночная рубашка?
– Крыса‑переросток, мадам!
Постоялица вытянула руку и ткнула ею, указывая на дверь.
Томас выбежал из номера и под разразившийся с подмостков кровати трагичный театральный монолог помчался по коридору.
На лестнице, что вела наверх, он увидел ночную рубашку мадам Бонавентур – она лежала на ступенях, похожая на призрака, который вдруг устал и решил прилечь отдохнуть.
Томас уже наклонился, чтобы поднять ее, как этажом выше раздался жуткий грохот. За ним последовали крики – кричали джентльмены.
Взбежав по лестнице, Томас остановился в коридорчике и распахнул рот, потрясенный открывшейся ему картиной.
На боку лежал большой кофейный варитель, который они с братом обычно возили от номера к номеру. Медный аппарат покачивался в густой туче пара, его три колесика поворачивались, а из раскрытой емкости для кофе выливалась горячая черная жижа. Лужа на ковре все увеличивалась, постепенно затягивая весь этаж и подбираясь к лестнице…
В коридоре было двое постояльцев, мистер Пьюди из одиннадцатого номера и мистер Тренкель из четырнадцатого. Оба прикидывались цирковыми мартышками и, боясь замочить туфли или и вовсе утонуть в кофе, висели на стене, держась побелевшими пальцами за газовые рожки. В черной луже лежали оброненные трости обоих джентльменов.
Увидев коридорного, постояльцы тут же заголосили.
– Здесь гремлин! Напудренный гремлин! – вопил один.
– Бледный, как моя покойная бабушка! – вторил ему второй.
– Куда он делся?
Головы постояльцев одновременно повернулись к окошку в тупике коридора. Оно было открыто, и на этаж залетал снег.
«Сбежал? Он сбежал?!» – подумал Томас. Коридорный не знал, радоваться ему или огорчаться. С одной стороны, виновник бедлама покинул гостиницу, но с другой… он прихватил и подарок! Такой важный подарок!
И тут прогремел выстрел. Томас дернулся и вжался в стену. Оба постояльца от неожиданности и страха разжали пальцы и плюхнулись в лужу, подняв фонтаны черных брызг, а затем с воем разбежались по своим номерам.
Раздался второй выстрел, и Томас бросился туда, откуда он звучал. Дверь номера мистера Спилли этажом ниже была открыта. Сам постоялец прятался за стулом, дуло револьвера, который мистер Спилли сжимал в руке, дымилось.
– Вы стреляли! – воскликнул Томас. – В гостинице нельзя стрелять!
