Синева
На других диванах еще какие‑то люди, но я не сильно хочу вникать – собираю поверхностное впечатление.
Ведущий преимущественно обращается к родителям.
Отвечает мать: мы тут только поддержать дочь, поделиться с ней светом своей любви, так сказать. Бла‑бла‑бла. Александра строит на камеру милые рожицы и показывает пальцами сердечки – заигрывает с аудиторией.
Это все идет, идет, я на перемотке пропускаю, и тут в студию врывается новый персонаж – брутальный качок с золотым браслетом. Ага! Он сразу кидается на лучащегося папашу, хватает его за свободные одежды:
– Это ты! Украл отец! Шакал!
Его оттаскивают, усаживают, просят говорить на родном языке – переводчик все переведет. И начинается монотонный дубляж сверхэмоциональных восклицаний.
Александра оживилась, глазища горят. Мать держит отца за предплечье – вроде как удерживает, – а тот как‑то скукожился и на героическую партию никак не тянет.
Изсак (очень, очень настаивает на правильном произношении), так зовут дядю, рассказывает душераздирающую историю отношений своей матери с наследодателем, о голодном, бедном детстве и вообще трудной судьбе. Обвиняет не признавшую его семью во всех пороках бесполезного существования.
Потом оглашают результаты ДНК‑тестов.
И вот – тадам! – вынос завещания.
Деловитый человечек во фраке надел очки в легкой оправе, раскрыл папку и, чуть подавшись корпусом вперед, очень тихим, проникновенным голосом зачитал написанное.
Детским фондам.
Больничным фондам.
Церкви.
За мир во всем мире…
Изсаку конезавод в каких‑то землях при условии прекращения дальнейших притязаний.
Очень долгое описание обустройства счастливой жизни Александры и ее потомства.
А потом – еще осталось на потом – пара миллиардов тому его потомку, который первым получит признание… тут очень длинный список премий… в какой‑либо из областей науки или искусства.
Родители Александры встают и гордо выплывают из зала. Изсак брызжет всякими агрессивными словосочетаниями. Александра смеется и показывает знак победы – крупный план!
А что, у девочки вся жизнь впереди, в двадцать‑то лет. Живи, достигай.
Меня эта история коснулась постольку‑поскольку. Случайный прохожий. Ну, понервничал, да. Но зацепило не это.
Не перестаю думать, что я смог сделать для своего сына, каким был отцом, ради чего прожил свою интересную, успешную… Не прожил, не прожил – все еще предстоит. И успех – относительная штука. Хочется гордиться, хочется смотреть вперед… и чтоб там свет, простор, предвкушение… Хочется быть участником жизни близких людей, чтоб каждый день не зря был прожит.
Иди, Лила, сюда, иди. Дай потискаю тебя доброе, мягкое, пукающее создание.
Ты мне друг?
Ты мне друг.
Смотрю на книжные полки – сканирую обложки, перебираю в памяти свои сокровища. Продам‑ка я их. Скоро сезон аукционных торгов. Закроем сыну ипотеку. Все хотелось один проектик замутить, да думал – лениво, устал, пора уже начать сибаритствовать…
А тут вторая молодость накатила. Сил, энергии, желания – вагон и тележка. Новая игра четко вырисовывается, и роли в ней, как ноты, выстроились и ждут первого прикосновения.
Вбегает Лариса:
– Макар! Городской совет по нашей петиции решение принял! Туристов не будет! Можешь перекрасить ворота!
Счастливая какая девушка у меня.
– Ларик, – говорю, – давай фонд на обучение внуков организуем.
Смотрит удивленно. И я думаю, дом нам надо побольше, для всех, с такой поляной, чтоб девочки бегали босиком по мягкой зеленой траве и белые платья хлопали на ветру, как крылья, мальчишки запускали змеев в высоком синем небе, а за спинами у них изумрудное, лазурное, бирюзовое, сапфировое, цвета топаза… море, море, море…
Жена плечиками задумчиво повела:
– А ворота‑то когда покрасишь?
– Да покрашу, покрашу.
Ушла. Взглядом где‑то далеко, глаза загорелись… Мечтай, моя милая, мечтай. Чего хочет женщина, того хочет Бог.
Не моргни
– Ларкин, бросай ты эту возню, пошли…
– Ты чего? Куда?
– Пошли на море.
– Да ну тебя! У меня суп варится, машинка стирает…
– Выключи все, пошли…
– Надо тебе – иди. Отстань. Лилу вон возьми.
– И Лилу возьмем. Лар, не надо больше ничего.
– Как не надо?! А что ты на обед есть будешь? И ты же работать собирался. Опять филонишь?
– Я тебе говорю – больше ничего не надо. Ни‑че‑го. Понимаешь? Нет причин что‑то еще делать. Потом нет. Никакого потом больше нет. Ни обеда потом нет, ни обязательств по контракту…
– Макар, ты что? Ты меня пугаешь. Что случилось?
– А ничего не случилось. Они не договорились.
– Шутишь…
– Какие шутки, Лар! Иди надень сарафан в маках, мой любимый. А я пока соберу фрукты, вино с собой. Какое хочешь: белое, красное?
– Да все равно, Макарчик. Ты с чего, вообще, взял это? Ты все придумал, да?
– Давай‑давай, переодевайся быстренько. Сыр брать?
– Ты!.. Ты не можешь так со мной! Я все утро на кухне!
– Лар, давай по дороге обо всем поговорим. Просто доверься мне.
