Синева
У Макара аж в животе заурчало от голода – на одной чашке кофе с утра. Пожевать бы чего… В кладовке царил идеальный пенсионерский порядок: стеллажи с закрутками, полки с ящиками для хлама, сушка всякая на подвесах… О, сунул руку в туесок с грецкими орехами, захватил парочку, сдавил в кулаке – раскрылись прошлогодние ядра в темной кожурке. А орех‑то обломали, надо бы дерево полечить…
Синий ящик забит под завязку мягкими игрушками, машинками, курточками, ботиночками. Радионяня нашлась на самом дне. Проверил – батарейки, конечно, сдохли. Прихватил до кучи замусоленного, еще Славкиного, мопса – спал тот с ним в детстве. Вот ведь любовь навеки была, может, и Яну полюбится – вылитая ведь Лила, только бежевая…
Обстановочка на кухне боевая: дым коромыслом, грохот посуды, мелькание поварёшек и ножей.
Бочком, бочком и – на двор, а то еще «генерал» с поварешкой в наряд по кухне поставит.
Дети спали в обнимку на одной узкой койке. Макар вставил батарейки в устройство, приклеил скотчем к стенке бокса. Сел в траву.
Сколько они уже спят?
Сколько они будут спать?
Сколько спать нормально?
А что делать, если?..
Макар тряхнул головой – сбросил морок тревоги. Бесшумно опустил в приемный лоток игрушку и пошел сдаваться жене.
На крыльце его встретил густой дух гари. Снятая сковородка парила в раковине. Ларка, закрыв лицо руками, шепотом выла, и крупные слезы капали на стол.
Макар подошел вплотную, прижал жену к себе, указательным пальцем соединил темные капли слез на светлом дереве столешницы – получилось какое‑то созвездие, скорее всего Водолея.
– Ну, сгорели котлеты – тоже мне горе‑беда! Сгоняю куплю свежую курочку.
Ему отчаянно не хотелось знать истинную причину слез жены.
– Горе, Макарчик, горе. – Лара боднула его головой в живот, отодвигаясь.
– Да что такое? Говори, не тяни!
– Лена звонила.
– И что? Девочки?!
– Девочки‑и‑и… Нормально все с ее девочками! Она хочет, чтоб мы их забрали!
– Так какая проблема? Места у нас хватит, только бы решили, как выехать.
– В том‑то все и дело! У них своих мужиков нет – она просит, чтоб Слава!
– Слава уже отрабатывает за свою семью, что он для них сделает?
– Она хочет, чтоб он за Аню с ее двойняшками на второй срок остался!
– Так можно?
– Можно…
– И что ты ей ответила?
– Что связи у нас с сыном нет, и я ничего не знаю и ничего не могу!
– А она?
– А она сказала, что у нее есть ходы и она найдет его! Макар, что нам делать?!
– Что делать, что делать… Выйдет она на Славу, ему и решать. Что совесть ему скажет, так и будет. Ты ведь сестру послать не смогла, думаешь, сын твой сможет? Только Маше ничего не говори об этом. Ни к чему лишние волнения при полной неизвестности…
Чувства Макара к сестре жены сложно было назвать каким‑то одним словом – это было сопереживание путаному наслоению взаимных жгучих обид и страстных попыток помочь. Смог бы он сам отказать родственнице, женщине? Все зависит… но скорее нет. И сына он воспитал мужиком. Так что? А ничего, сжать зубы и делать, что должно. И не думать, будет ли возможен этот второй срок…
Зашуршала радионяня. Проснулись. Хорошо. Лариса сразу засуетилась, захлопотала. И тут же:
– Иди! Иди к ним!
Вообще без понимания человек – ну, ты б хотела, чтоб на тебя без конца таращились? Дай людям покоя!
Сразу вспомнился аквариум. Как и следовало ожидать, одна из цветных рыбешек всплыла кверху брюхом. Ну, будем считать – усушка, утруска. Выплеснул, освежил водичку. Покормить решил вместе с Яном. А тут и повод подоспел.
Ян рыдал и брыкался, как молодой бычок.
– Гулять хочет, – пожала плечами Маша.
Что ж тут поделаешь? Кто б не хотел?
Вдвоем с Ларой вынесли аквариум, поставили перед прозрачной стеной бокса.
– Смотри! Деда обещал – деда сделал!
Внучек глянул одним глазком и только пуще зашелся в плаче.
Но тут на сцену вышел главный солист театра – сиятельнейшая Лила! Уж что она вытворяла вокруг рыб: и прыгала, и рычала, и задом пятилась, и вокруг себя крутилась; лапку в воду опустит – рыбы прыснут в разные стороны, сама испугается и отскочит, на пузо ляжет, лапки передние вытянет и коготочками землю роет. Смотри, Ян! Лила рыбкам побег хочет устроить – подкоп делает!
Ребенок хохочет, заливается.
(Я смотрю из‑за стекла, как кто‑то за стеклом в стекле прячется от того, кто не в стекле… Детки в клетке.)
Жизнь превратилась в сплошной театр. Приспособились и книжки читать, и играть через стекло. Рыб хватило на один день. И ладно, одна морока. Стали разыгрывать кукольные представления. Весь двор превратился в игровую площадку, сами начали двигаться, как куклы, и голова всегда повернута на Яна. Вынесли стол в сад, стулья – все как на сцене.
Две недели. Это ведь только на две недели.
В настенном календаре Лариса отметила красным кружком дату освобождения. Исправно зачеркивала прожитые дни.
На девятый день над боксом загорелась пульсирующим красным светом лампа. Сойти бы с ума от охватившего ужаса, да уже от ума ничего не оставалось – жизнь на одних нервах. Оказалось, у Яна поднялась температура. Тут же прилетел дрон, загрузил тестовую систему. Три отрицательных моментальных теста и двадцать восемь часов на лабораторный химический анализ.
Лампа не гасла больше суток – до окончательно отрицательного результата. Соседи совсем перестали открывать окна, а мимо их ворот проносились, пригнувшись. Наверное, еще и дыхание задерживали. Ступидо! А впрочем, кто бы не стал таким соседом на их месте?
Что не давало Макару покоя в последние месяцы непрерывно, так это вопрос: как их островному государству до сих пор удавалось избежать наплыва беженцев? Какие ангелы раскинули над ними свои крылья? И когда закончится эта лафа?
