Синева
Фью‑ю‑ю‑ють…
Интересно, а куда остальное?
Александра рыдает.
– А что такое натворили твои родители?
Поток отборной брани вперемешку с детскими обидами, претензиями и настоящими, в общем‑то, горестями брошенного ребенка…
– Послушай, детка, а тут еще вот подчеркнут абзац, может, это тоже важно? – Показываю ей текст, но она, оказывается, почти не читает на русском, и мне приходится перевести: «…теперь уже мне некогда злиться, но тогда, тогда, повторяю, я буквально грыз по ночам мою подушку и рвал одеяло от бешенства. О, как я мечтал тогда, как желал, как нарочно желал, чтобы меня, восемнадцатилетнего, едва одетого, едва прикрытого, выгнали вдруг на улицу и оставили совершенно одного, без квартиры, без работы, без куска хлеба, без родственников, без единого знакомого человека в огромнейшем городе, голодного, прибитого (тем лучше!), но здорового, и тут‑то бы я показал…»
– Что это, что это означает? – спрашивает она.
И я говорю, как понимаю:
– Дед твой так налажал с воспитанием твоего отца, что очень сожалеет, что не выставил его из дома в восемнадцать лет на свои хлеба. И теперь, детка, дабы ты не стала такой же, видимо, идиоткой, он лишает тебя наследства.
Александра завывает с новой силой, и я продираюсь сквозь ее плач… но!
– Ты послушай! Ты будешь жить в шикарном доме со слугами, лечиться у лучших врачей, и твои потомки, вплоть до второго колена, смогут получить самое крутое образование…
– Потомки? – спросила она, всхлипывая.
– А еще тебя ждет работа на телевидении! Детка, да ты сорвала джекпот – ты будешь здорова, знаменита, выйдешь замуж по любви за того, кто полюбит тебя, а не твои деньги, и твои дети будут умными людьми! Давай собирайся домой, приводи себя в порядок – я буду смотреть тебя в телевизоре.
– А можно я заберу письмо?
– Конечно. Как?
– Выйдите, пожалуйста, вместе с ним на крышу минут через пять – десять, парень подойдет заберет.
– Извини, а как он окажется у меня на крыше?
– Так он снимает комнату у Пьетро.
– Пьетро? Еще и Пьетро! Вот всегда знал, что ему нельзя доверять!
– Нет! Пьетро вообще ни при чем. Мы просто ждали, когда появится книга, чтоб сразу забрать. Мы думали, там завещание, а срок уже почти совсем истек. Извините.
Скальпелем я тихонько вырезал листок, спустился вниз, взял бутылку вина, два бокала. Сел на крыше, разлил. Подошел парень, я протянул ему вино. Мы немного посидели рядом, помолчали. Он забрал письмо и ушел.
Я был в таком раздрае – мне было бы ни за что не уснуть, – и я остался сидеть один над спящим миром, в ожидании рассвета. Хаос мыслей, образов, событий, страхи, ожидания, мечты – все смешалось в одну кучу. И только приняв твердое решение привести книги в порядок и отправить их девице, я почувствовал успокоение и разглядел все краски новорожденного дня.
12.
В конце августа на пару недель прилетели дети – сын Слава и его жена Маша. Лила фонтанировала щенячьим восторгом – прыгала, носилась, как электровеник, наскакивала на всех и била по ногам лапами: я! я! я! Яничка, тот бочком, бочком обходил родителей сторонкой, косился недоверчиво – привыкал, вспоминал. Два месяца из жизни почти годовалого человека – это о‑го‑го сколько.
Маша расстроилась, поревновала, порефлексировала на тему чувств ребенка, растущего без родителей. Мы с Ларкой прямо… да много пережили эмоций, а в итоге словно осиротели – представили, как избавляемся от бремени ответственности, уходим в поздний декаданс и отрываемся по полной… Ну там, сидим с книжкой полночи, валяемся в постели до обеда, не ходим на море или сидим на пляже весь день (поздний декаданс – это вам не ранний, где ресторан, кальян, танцы до упаду и казино до рассвета)… И такая пустота навалилась – мрак!
Потом дети какое‑то время пожили нашей жизнью, прониклись благостью тихого мирного счастья, да и рассудили здраво: ребенку тут хорошо – лучше, чем в закопченном городе, – он здоров, любим и в безопасности.
Мы воспряли: да, да, а еще вам никто не будет мешать работать, и вы можете взяться за дополнительные проекты и поскорее закрыть ипотеку!
Как же мне не нравятся все эти зависимости…
Так, к взаимному удовольствию сторон, мы решили, что Ян останется с нами до ноября, а там мы все вместе вернемся и продолжим участвовать в его воспитании в удобном для всех режиме.
И Лила тоже с нами. К расставанию с внуком я морально готов – это справедливое, естественное течение жизни. Но как отдать Лилу? Как от сердца оторвать!
И жизнь‑мечта в домике у моря покатилась, полилась, побежала на мягких лапах: из рассвета в закат, из голубого в розовое, из синего в черное, из гастрономического фестиваля в исторический парад… Внук побежал, а мы полетели вслед за ним. Ларка помолодела, постройнела, улыбка с лица не сходит, я же просто «царь горы» – жизнь удалась и все мое со мной!
Взялся за «Идиота». Разложил пинцеты, ножнички, кисточки, расставил краски, клей, лак. В первую очередь, конечно, посмотрел место вклейки листа – какие повреждения нанес я сам, вырезая письмо. Ничего, все сделано аккуратно – профессионализм, как говорится, не пропьешь. И пошли картинки перед глазами: Джина на кухне у Винсента, Александра в слезах, рассвет с бутылкой вина… и шоу с оглашением наследства. И шоу!
Это «кино» я должен досмотреть до конца.
Долго пришлось рыскать по Интернету. Не сразу удалось правильно сформулировать вопрос для поиска – известны были только дата мероприятия да имя девушки. Но ищущий да обрящет.
Описываю мизансцену.
Зал в светлых тонах.
В центре ведущий, в наше время сказали бы – щеголеватый, а теперь употребляют другое слово.
Красные диваны по кругу.
На одном сидят Александра и, видимо, ее родители.
Александра выглядит вызывающе: активный макияж, ботфорты, мини, – но смотрится очень достойно: спинку держит, ножки, ручки. Хорошо. Черные гладкие волосы собраны в высокий хвост, и весь ее образ контрастирует с фигурой матери, у которой волосы распущены по спине и груди, они такие же черные, но с видимой сединой, пушатся над бесформенным платьем с мелким графическим узором. Мать периодически тянется к девушке, пытается прикоснуться – ловкость, с которой дочь уклоняется от материнской руки, восхищает. Отец сидит как сомнамбула, смотрит в одну точку, перебирает четки, блестит лысой, загорелой головой.
