Сквозь преграды
– А этот обер‑лейтенант Босс? Ведь он же помог Гюнке получить отставку? Я слышал, он и тебе обещал все устроить.
Мюллер вскочил, зло сверкнув глазами и сжав кулаки.
– О, этот негодяй выкачал у меня все деньги, пять ручных и карманных часов. Да еще потребовал тысячу марок, и я вынужден был послать письмо домой, чтобы их выслали… Генрих, ты хороший, честный друг, посоветуй, как быть?
Алексей прошелся по комнате, погасил сигару и, остановившись около Мюллера, твердо сказал:
– Пошли ты ко всем чертям этого…
– Правильно! К черту, к черту эту свинью… Ах, но теперь уж поздно, совсем поздно… Меня ничего не спасет!
В комнату вошел Босс. Неопределенная улыбка застыла на его суховатом лице. Мюллер медленно подошел к нему. Оба настороженно смотрели друг на друга. Босс нагловато спросил:
– Эрих, вы получили перевод? Действуйте, пока еще не поздно. Время не ждет.
Мюллер побледнел от приступа нахлынувшей ярости. Он заложил руки за спину и крикнул на всю палату:
– Господин обер‑лейтенант, вон отсюда, ко всем чертям! Вон!
Мюллер, вероятно, избил бы Босса, если бы не помешал этому вошедший ординатор.
– Господин майор, – обратился он к Мюллеру, – наденьте форму. Вас вызывает генерал.
Босс злорадно усмехнулся и вышел вслед за ординатором. Через несколько минут ушел Мюллер.
«Надо действовать, не теряя времени», – думал Алексей. Он набросил халат, схватил палку капитана Гюнке и, стараясь держаться прямо, зашагал по коридору.
Вокруг кабинета начальника госпиталя уже толпились одетые в форму выздоравливающие летчики.
Алексей подошел к двери, резко отстранил часового, пытавшегося заслонить ему автоматом дорогу, и, войдя в кабинет, поднял руку:
– Хайль Гитлер!..
Все вскочили.
– Хайль!..
Китцингер, разговаривавший с одним из офицеров, побагровел от гнева. Корф открыл рот от удивления. Алексей отчеканил, обращаясь к генералу:
– Капитан Шверинг, командир группы шестнадцатого воздушного корпуса.
Китцингер, не мигая, смотрел на Алексея. Он быстро подавил в себе гнев, припомнив своего знакомого – Адольфа Шверинга, крупного помещика в Восточной Пруссии. Не тот ли это белоголовый мальчик, гонявшийся когда‑то за бабочками в старинном парке? Взглянув на изуродованного войной парня, генерал содрогнулся: лицо офицера перетягивали бурые разводы – следы ожогов. Челюсть была, очевидно, переломлена у подбородка, и офицер сильно картавил. Виски покрыты сединой.
– Я слушаю вас, – ответил Китцингер.
– Господин генерал, я как солдат германских вооруженных сил присягал фюреру служить верой и правдой, а если потребуется, умереть за него и за великую Германию. Узнав о вашем прибытии, считаю своим долгом просить вашего приказания о немедленной отправке меня на фронт.
Наступило минутное молчание.
– Корф, дайте мне историю болезни капитана Шверинга.
– Капитану Шверингу еще рано записываться в выздоравливающие, – растерянно проговорил Корф.
– Выполняйте! – строго приказал Китцингер.
Просмотрев историю болезни Шверинга, Китцингер убедился, что это действительно сын его знакомого из Восточной Пруссии, ныне прославленный ас воздушного корпуса, награжденный двумя Железными крестами. Капитан был трижды тяжело ранен. Диагноз последнего ранения: перелом бедра, ожоги лица и тела второй степени. Перебита челюсть.
– Н‑да… – задумчиво протянул Китцингер. Потом, что‑то сообразив, сказал решительно, обращаясь к Корфу: – Сейчас же выдать капитану обмундирование. Ваша просьба удовлетворена, капитан Шверинг, – повернулся он к Алексею. – Мы очень нуждаемся в таких, как вы. Но должен вас предупредить: корпус, в котором вы сражались, выбыл на формирование и вам придется служить в другой части.
Алексей коротко поблагодарил.
Китцингер многозначительно посмотрел на Блюма. Тот довольно улыбнулся.
В кабинет без доклада вошел офицер‑эсэсовец. Он наклонился к генералу и сказал ему что‑то на ухо, Китцингер вскочил.
– Господа, я вынужден отлучиться, – резко бросил он.
И хотя генерал никого не приглашал следовать за ним, все поспешно вышли во двор.
Автоматчики тесным кольцом окружили двух деревенских ребятишек. Исподлобья хмуро смотрел на окружающих мальчик лет десяти, худенький, в кацавейке с чужого плеча, коротеньких заплатанных штанишках, подпоясанных бечевкой. Его босые ноги, руки и шея были грязны. На голове густая копна давно не стриженных волос. Рядом с ним – девочка с заплаканным личиком. Ей не больше двенадцати лет. Замусоленная ленточка вплетена в жиденькую косичку. Под глазом во всю щеку лиловый синяк – девочку, видимо, били. Один из эсэсовцев держал на веревке очень худую козу – истинную виновницу происшествия. Она жалобно блеяла и, помахивая куцым хвостом, топталась на месте.
Увидев генерала, девочка захныкала, и мальчуган резко тряхнул ее. Китцингер посмотрел на него проницательно. Видимо, непокорное поведение мальчика ему не понравилось. Хотя генерал был явно разочарован поимкой «партизан», он наклонился к офицеру‑эсэсовцу:
– Гатц, где вы их задержали?
– В запретной зоне, господин генерал, недалеко от госпиталя. Вероятно, это разведчики партизан. Какие будут указания?
Китцингер задумался, покачивая головой в такт вальсу, доносившемуся из репродуктора. Потом мягко, будто напевая, распорядился:
– Хенген! Хенген![1]
Алексей, находившийся в толпе любопытных, до боли сжал кулаки. Корф попросил генерала отдать детей для медицинских опытов. Китцингер, несколько поколебавшись, согласился. На лбу Алексея выступила испарина. Чтобы не выдать себя, он ушел.
Мюллер удивился, когда «Шверинг» вошел в комнату в полной форме. Он даже протер глаза, не веря себе.
– Генрих, ты… ты… тоже, да?
Алексей возбужденно ответил:
– Ничего, Эрих, мы еще повоюем! Мы им покажем!..
Мюллер ухмыльнулся печально и недоверчиво:
[1] Хенген – повесить (нем.).
