Созвездие дев

Ответные сообщения от Оксаны и Алексея пришли одновременно. Оксана сообщила, что будет ждать, а Алексей попросил отправить ему геолокацию и обещал заехать за ней в ближайшее время. Ольга выполнила просьбу Алексея и, помедлив несколько секунд, нашла номер телефона, на который собиралась сейчас позвонить. Каждый раз, когда она в разные годы хотела набрать этот номер раньше, ей редко хватало смелости и самообладания. И чаще всего звонки оказывались не совершёнными, оставляя между двумя очень близкими абонентами глубокую и непреодолимую пропасть. «Мария» – под таким именем значился этот человек в её списке номеров. «Всё же было бы уместнее „Мама“», – подумала Ольга, глядя на экран телефона. Но тут же оправдала свой выбор: «Мама» – в этом обращении есть что‑то очень нежное, мягкое, раскрывающее всепоглощающую материнскую любовь женщины, готовой ради своего ребёнка отказаться от всего на свете. Но свою мать она воспринимает совершенно иначе. Сухое и даже жёсткое слово «Мария» для неё определяло суровый женский характер, подходящий строгой воспитательнице, не терпящей отступлений от правил – такой была мать Ольги. Две женщины, одна из которых была сильной, жёсткой, гордой, деспотичной, а другая – кроткой, неуверенной, уступчивой. Мать и дочь.

Ольга всегда чувствовала себя рядом с матерью словно в тени огромный глыбы, лишающей её света и свободы.

«Ну почему у меня не родился сын?» – как‑то в далёком прошлом обронила раздосадованная мать Ольги. В этом был ответ на все вопросы, связанные с отношениями матери и дочери. Действительно, жёсткий и непримиримый характер решительной женщины больше подходил для воспитания мальчишки, а никак не девчонки. Причиной этому было её прошлое – послевоенный детский дом.

Вместе с тем, испытывая на себе материнские завышенные требования, которым она не соответствовала, Ольга получала от жёсткой матери любую помощь. Во время болезни своего внука Алёши бабушка молча продала всё, что могла продать, ради его спасения. Ольга и не подозревала, что её мать продала свою квартиру. Находясь в страшном горе, она даже не спросила, откуда появились деньги на лечение.

В день похорон Алёши рыдающая Ольга, заметив безмолвие на лице матери, обвинила её: «Господи, ну почему ты такая всегда бесчувственная? Это же твой внук!». Это был момент, после которого их отношения почти сошли на нет, ограничившись редкими сообщениями и звонками.

Ольга делала робкие попытки сближения, но расстояние – они жили в разных городах – и традиционное непонимание между женщинами делали их безрезультатными. После того, как сама Ольга столкнулась с непониманием сына и, как следствие, потерей близости с ним, она отчётливо ощутила двойную боль – свою и своей гордой матери, живущей в одиночестве в другом городе. Для неё это стало тяжёлой ношей. Сейчас она точно знала, что должна делать, чтобы избавиться от неё.

Голос пожилой женщины появился не сразу, примерно с пятого гудка. Ольга представила, с каким трудом её постаревшая мать подошла к телефону. У неё были больные ноги.

– Здравствуй, Ольга.

Спокойный, но всё же утомлённый голос прозвучал уверенно и без каких‑либо эмоций. Впрочем, как всегда.

Ольга раньше приветствовала в ответ так же сухо, обращаясь к матери на «вы» или по имени‑отчеству: «Здравствуйте, мама», «Добрый день, Мария Григорьевна». Так уж было заведено между ними. Но сегодня она произнесла тихо и нежно: «Мамочка, здравствуй». В ответ – тишина. Спустя несколько секунд в трубке послышалось:

– Оля, что‑то случилось? – на этот раз в голосе угадывалась эмоция, и это было волнение.

– Нет, что ты, мама, всё хорошо, – поторопилась сообщить Ольга всё таким же тихим и нежным голосом. – Просто я тебе кое‑что должна сказать, чего не говорила никогда в жизни, и очень об этом жалею.

– Оля, ты меня пугаешь, – с ещё большим волнением ответила женщина.

– Мамочка, только ты меня не перебивай, прошу тебя. Я должна столько тебе сказать, что от волнения могу сбиться и замолчать, а ты потом будешь вытягивать из меня каждое слово, ты же меня знаешь, я ведь такая робкая неумеха у тебя. У меня сейчас кружится в голове целое облако из важных слов, и я боюсь, что они могут разлететься в разные стороны, оставив меня наедине с моими чувствами.

– Хорошо, я тебя внимательно слушаю и не буду перебивать.

Ольга глубоко вздохнула и продолжила:

– Мамочка, я тебя очень люблю – это первое. Ты должна это знать.

Сказав это, Ольга почувствовала, что ей придётся параллельно справляться с желанием заплакать. К горлу подступил комок, изменив интонацию в её голосе.

– Мне очень жаль, что я не говорила тебе такого раньше. Считается, что мы, женщины, с лёгкостью делимся друг с другом своими светлыми чувствами, но я, наверное, неправильная женщина, предпочитавшая делиться с родной матерью только своими бедами и горестями. К сожалению, в моей жизни их было куда больше, чем счастья. Возможно, я всегда считала тебя слишком сильной и не нуждающейся в моих признаниях. Иногда мне, дуре, казалось, что и я сама тебе не нужна со всеми моими вечными проблемами, и ты даже стесняешься такой слабой дочери. А твои попытки достучаться до меня я воспринимала как способ показать мне, какая я ничтожная. Мне было обидно, горько, стыдно за то, что я не стою такой великой матери, как ты. Ты несгибаемая и мощная, я же – хрупкая и уязвимая. Так мне казалось всегда, так я придумала для себя сама. Придумала, чтобы оправдать свою вторую роль. Именно поэтому я бежала от тебя, иногда в страхе, а иногда спасаясь от самой себя. Важное – от самой себя, но никак не от тебя! – Ольга не выдержала и зарыдала, давясь словами: – Я заплакала, мама! Я разревелась как корова. И пусть. Мне не стыдно за мои слёзы. Сейчас это не слабость, потому что я точно знаю – я никогда не была слабой. Мои слёзы сейчас – это декларация моей независимости и одновременно протеста против глупых ошибок, которые я совершила за всю мою жизнь. Мама, я сильная! Я точно такая же несгибаемая и мощная, как моя великая мать! И я не на второй роли. Оказывается, я всегда делила с тобой первое место. И делила его по праву твоей дочери. Я была просто слепой. Господи, мне очень жаль, что я поняла это так поздно. Мама, я сильная! Мама, я достойна тебя! – Ольга замолчала.

– А что «во‑вторых»? – неожиданно раздалось из трубки.

– Что «во‑вторых»? – переспросила Ольга.

– Ты не сказала о чём‑то втором, Оленька, – впервые за многие годы назвав имя дочери с нежностью, ответила Мария.

Ольга тут же вспомнила начало своего монолога и заулыбалась:

– А во вторых, мама, я очень тобой горжусь!

Воцарилась тишина. Не видя глаза матери, Ольга интуитивно понимала, что та испытывает в этот момент. Очевидно, что она была не готова к такому признанию дочери. Годы холода и отстранённости, взаимных упрёков должны были исчезнуть всего лишь за один телефонный монолог, пусть и очень искренний – наверное, вряд ли такое возможно. Ольга и не рассчитывала на то, что её мать в одночасье посмотрит на их прошлое другим взглядом, забыв всё плохое. Для самой Ольги такое возможно стало лишь после сильнейшего переживания. Но для матери… Она не знала, но надеялась быть услышанной и понятой. В конце концов, она сделала важный шаг и никогда о нём не пожалеет.

– Мне нужно закурить сигарету, – нарушила паузу Мария и тут же спохватилась: – Ах, да! Я же бросила курить. Жизнь – дерьмо. Мне даже нечем прикрыть этот яркий свет, внезапно ослепивший меня. Я беззащитная и совершенно беспомощная старая баба, у которой даже нет сигареты для спасения.