Ты и я

Как‑то, ещё давно, мы разговорились с Верой Перовой о всяких взаимоотношениях между людьми. Она у нас самая мудрая и обстоятельная девушка; не очень разговорчивая, но если её разговорить, то она всё очень правильно разложит по полочкам. И хотя она всё понимает, всё равно: когда она была влюблена в мальчишку из нашего класса – не буду открывать её секрета, кто это (только я его знаю да наверняка Лиза Чайкина, её подружка), – то ничего у неё не получилось, одно расстройство и слёзы. Вот мы однажды и рассуждали, что нужно делать, чтобы добиться любви, а что не нужно. Она сказала: «Зачем самой всё узнавать? Ведь если ты ему не нравишься, то узнавай не узнавай, а насильно мил не будешь. А если нравишься, то сам подойдёт». Всё правильно, и всё это я прекрасно понимаю, но ведь это означает: снова ждать, ждать и ждать. И никогда не дождаться!

Больше всего себя ругаю за двадцать второе марта. Мы с Ленкой поехали в Москву, в клуб «Романтик», туда мы ещё вместе ездим. Стоим на станции, ждём электричку. Приехали рано, стали прогуливаться по платформе, и вдруг идёт Андрей. Он увидел меня, заулыбался. Я тоже заулыбалась – это уже вошло у нас в привычку: улыбаться при встрече. Он спрашивает: «В Москву?» Я ответила: «Ага», – и прошла мимо, к Ленке. Она отстала, пришлось к ней возвращаться. Идиотка! Неужели я не могла у него что‑нибудь спросить? Потом бы разговорились, сели в один вагон, а там кто знает, что было бы… Но ведь со мной каши не сваришь. Мне мешала Ленка. Она стояла поодаль и мрачно смотрела на меня. А может, ему самому действительно захотелось заговорить со мной? Он же мог просто промолчать, кивнул бы, и всё. Он спросил всего два слова; может, надеялся, что я тоже что‑нибудь спрошу, а я прошла мимо. Просто прошла равнодушно. И потом, когда оглянулась, Андрей смотрел мне вслед, а увидел, что я смотрю, – отвернулся. Не знаем мы, как заговорить друг с другом. Может, он и хотел, только не знал как. А когда я прошла, подумал: «Ей всё равно», – и обиделся; не знаю. Это только пустые мысли, и может, всё не так.

Вся жизнь состоит из неизвестности и определённости. Одно всегда сменяется другим, но иногда бывает так, когда нужно что‑нибудь одно, а в жизни, как назло, другое. У меня сейчас в жизни неизвестность, а мне нужна определённость. Хотя бы слово «нет». Я не прошу «да», хотя бы «нет». Нет, и всё! Я хоть буду знать, что ждать нечего, не буду находиться в неизвестности. Неужели трудно сказать: «Нет!»? А он только ходит и молчит, смотрит и молчит, улыбается и молчит, даже говорит и молчит, молчит, молчит…

Сейчас идут каникулы, уже скоро закончатся. Увижу ли я его? Мне уже не хватает практики. Там ничего не может случиться – там девчонки, Жанка… Там он не подойдёт и ничего не скажет.

– –

29.03.1964. Всё ещё длятся каникулы. Все эти дни я ездила с Верой Измайловой к Ане Максютиной во Вторую Балашиху в надежде встретить Андрея; искала‑искала, но не нашла. А только что Нина Большакова сказала мне, что видела несколько раз Андрея у нас, в Третьей Балашихе. Смешно! Я его искала там, а он меня искал здесь.

Прошу прощения за нескромные мысли, но так хочется верить, что он искал именно меня, не кого‑нибудь другого: Таньку Баринову, Жанку, Люську Серову, – а именно меня. Хочу в это верить! Должна в это верить! На этом всё и держится – на моей вере. Поэтому, хоть это и неправда, я пишу: он искал меня. Жалко; и как только мы могли разойтись? Обычно когда люди ищут друг друга, то находят, а мы разошлись. Я загадала: если я его увижу на каникулах и он подойдёт к нам, то всё у меня будет хорошо.

– –

11.04.1964. Сегодня снова возвращалась из музыкальной школы с Надеждой Кулагиной. Пока шли к автобусу, я ей стала рассказывать, как я люблю наш класс, а она сказала, что таких хороших отношений, как у нас, в их классе нет. Разговорилась о своих ребятах; я, конечно, навострила уши. Говорю, вот на одном станке работали с Бежиным и Юровым, что они собой представляют?

Надежда ни о чём не заподозрила, стала рассказывать:

– По‑моему, Бежину нравится наша Ампилова, а она такая вертихвостка!

Вот‑те раз! Этого я не ожидала. Как можно равнодушнее сказала:

– На него это вроде не похоже. Парень на вид серьёзный.

– Да, в общем, я не знаю, особо не интересовалась. Мне до них как‑то нет дела.

Где‑то в душе я стала осознавать, что это может быть и правдой. Такая обида внутри стала подниматься! Получается, как будто бы обман; он ничего не говорил, не обещал, а словно обманул. Как же всё глупо! «Он смотрит, он не смотрит…», а в дураках остаюсь я. Рассказала Вере, но она не поверила.

– Ерунда! Зачем же тогда ему сюда приезжать на Масленицу? Торчал тут несколько часов. Оставался бы со своей Ампиловой, гулял бы по Второй Балашихе. Зачем приезжал в каникулы? Один! Если у него там девчонка, что ему тут делать? И потом, он же с тебя глаз не сводит. Я, что ли, слепая? Или это такое раздвоение личности? Никому не верь. Просто он ещё не понял, как к тебе подкатиться. Ты тоже тот ещё фрукт! Я помню, как ты на Масленицу столбом стояла, будто тебе ни до чего нет дела.

Утешила! Никакой я не фрукт, я просто такая. Сам выбирал, пусть сам и придумывает, как из положения выходить, а то всё я да я! Но во мне уже обида поселилась, я перестала верить его взглядам, и эта обида мне была нужна. А Вера своими словами всё повернула обратно; значит, нужно опять надеяться. А я уже не хочу!

Как у Пушкина:

 

Быть может, всё это пустое,

Обман неопытной души!

И суждено совсем иное…

 

Я бы теперь смотрела на него со злостью, а так… Лучше бы Вера меня не утешала.

– –

15.04.1964, среда. Вчера случилось что‑то непонятное. Я закончила работу, от нечего делать стала слоняться по цеху; народ разбрёлся, был перерыв; ребята из второй школы уже пристраивались к своим станкам работать. Девчонки пошли в буфет, а я поднялась наверх в классы. И на моём столе, прямо на том месте, где я сижу на теории, лежал цветок. Правда, это был цветок, сорванный в нашем цехе – у нас на окнах стоят кадки с растениями, – но это не важно. Кто это сделал? Я выскочила из класса и стала разглядывать тех, кто работал внизу. Может, кто‑нибудь не выдержит и я пойму, кто это был. Перед нами в этом классе занятий ещё не было.

Все работали опустив голову, никто на меня не взглянул, чтобы посмотреть на мою реакцию. Может, этот цветок просто положили на первый попавшийся стол? Я ведь сидела за первым от входа столом. Андрей не дрогнул и на меня не взглянул, смотрел на крутящуюся деталь. Я решила дождаться, когда деталь остановится; остановилась, но Андрей головы не поднял. До других ребят мне никакого дела не было. Этого секрета мне не разгадать; остаётся только надеяться, что это был Андрей.

– –

18.04.1964. Я простудилась и заболела, четыре дня провалялась дома. Родителей дома нет, папа снова в командировке в Алма‑Ате на несколько дней, а мама месяц назад уехала в ФРГ. Она туда ездит примерно раз в год; раньше уезжала на месяц, а теперь на целых три, у них там какие‑то заказы у фирмы Круппа.