Ты и я

Не могу сказать, что я воодушевилась мыслью забираться куда‑то наверх. Там было так много хлама, что надежда найти казан была мала. Я поднялась по скрипучей лестнице с фонарём в руке, так как электричество на чердаке отсутствовало, и попала в такую старину, что даже захотелось немного посидеть в старом ненужном кресле, стоявшем в углу. На нём стопкой лежали какие‑то старые книги.

Казан я нашла сразу – мы его недалеко засунули, он находился рядом с лестницей; а вот книгами я заинтересовалась. Что там, интересно, было сложено? Можно будет взять почитать. Всё было покрыто толстым слоем пыли, и я не сразу обратила внимание на какой‑то пакет, завёрнутый в старую газету и перетянутый бечёвкой. Прихватила и его вместе с двумя книгами и казаном; потом разберусь. Пока я передвигалась по чердаку, поднялось такое облако пыли, что поскорее ретировалась. Как бы аллергия не началась!

Я не сразу вскрыла пакет. Положила его вместе с книгами в сторонку, а сама занялась казаном – нужно было хорошенько его почистить и отмыть. И только потом развернула старую газету. В свёртке были две толстые тетради в коленкоровом переплёте, явно старые и потрёпанные, какие‑то письма и разрозненные листки с записями. Я сразу узнала их. Боже мой! Это же старые дневники и письма из далёкого прошлого. Из шестидесятых годов. Я помню: начала писать дневник в пятнадцать лет, в девятом классе, а закончила, уже когда поступила в институт. Сколько же лет я не видела этих бумаг! Я и забыла, что они существуют. Думаю, моя мама, когда я вышла замуж, завернула их в газету, отвезла на дачу и закинула на чердак. Нечего было этим бумагам делать в новой моей жизни. Как же я теперь была ей благодарна, что она сохранила их, а не выбросила! Вернуться в то старое время, снова ощутить этот неповторимый запах детства и юности и летать, летать, летать! Мне не терпелось заглянуть туда поскорее: что же там, в них?

Первая толстая тетрадь – стихи. Половину тетради занимают стихи разных поэтов. Переписывала сюда всё, что мне нравилось. Вторая половина – мои собственные. Очень интересно будет почитать, что там я сочиняла в пятнадцать лет. Может, некоторые даже понравятся? Но это позже, ведь тут меня ждёт что‑то ещё неизвестное и таинственное.

Вторая толстая тетрадь и разрозненные листочки – это мои дневники. Вот этим нужно заняться поплотнее, не спеша, интересно ведь снова повстречаться с давно забытым! Прочла я всё залпом, не получилось медленно читать, и внутри поднялась такая нежность к прошлому, к детству, так захотелось не просто спрятать эти записи и забыть, а написать об этом целую книгу. Ведь прошлое нельзя забывать! Может, кому‑нибудь будет интересно узнать, как мы жили шестьдесят лет назад, какими были школьниками, как постепенно взрослели. Не знаю, получится ли из этого что‑нибудь стоящее, но моим школьным друзьям и родным, думаю, будет интересно прочитать. А там, глядишь, и другие заинтересуются.

А пока вступление. С пяти лет я с родителями жила в подмосковном городе Балашихе. Учиться пошла в 1955 году в школу рядом с нашим домом, а после четвёртого класса нас перевели в только что построенную новую школу, и мы проучились там до конца одиннадцатого класса. Балашиха в те времена была заводским и фабричным рабочим городом и территориально разделялась на три части: Балашиха‑1, Балашиха‑2, Балашиха‑3. Сейчас это огромный город, который так разросся, что примыкает к Москве, а тогда он был намного меньше и до Москвы от Балашихи нужно было проехать около двадцати пяти километров. Я жила в Третьей Балашихе. Первая и Третья Балашихи почти примыкали друг к другу и выходили на шоссе, разделяясь речкой Пехоркой. Вторая же Балашиха располагалась за ними, в глубине от магистрали. Между Второй и Третьей Балашихами вклинивался мыс леса, а я жила как раз на окраине Третьей, где сразу за нашим домом этот лес начинался и уходил вглубь от шоссе на многие километры. До Москвы можно было добираться на электричке от конечной станции во Второй Балашихе до Курского вокзала в Москве, а также на автобусе, который проезжал по нашей части города целых три остановки, а затем через Балашиху‑2 и Балашиху‑1 выезжал на шоссе Энтузиастов и ехал в Москву к метро «Измайловский парк» (теперь эта станция метро называется «Партизанская»). В царское время это было не шоссе, а Владимирская дорога или Владимирский тракт, по нему в Сибирь отправляли каторжников и ссыльных; позже – Московско‑Нижегородское шоссе. В 1922 году начальный участок дороги переименовали в шоссе Энтузиастов в память о борцах за светлое будущее, которые шли по Владимирскому тракту в далёкую ссылку.

В центре Третьей Балашихи на площади размещались большой клуб с кинотеатром и школа, в которой я проучилась с первого по четвёртый класс; за ней был стадион с катком зимой, а за стадионом, уже в лесу, находились несколько озёр. В самом ближайшем от нас мы любили купаться летом. Берега озера были заболочены, поэтому пляжа никакого не было, а был громадный деревянный настил с кабинками для переодевания и сходнями в воду.

От площади шла прямая центральная улица, которая сначала называлась Сталинской, а потом была переименована в Октябрьскую. Это была наша главная пешеходная улица, по которой любила прогуливаться местная молодёжь. Сколько свиданий здесь было назначено, сколько произошло разных знакомств! Параллельно ей с двух сторон шли две другие улицы – Комсомольская и Пушкинская. Я жила в самом начале Комсомольской, недалеко от клуба, стадиона и озера, в двухэтажном доме; как я уже говорила, на окраине. Вокруг нашего дома в этой части города были только двухэтажные дома, поэтому клуб, находившийся недалеко от нас, казался громадным. Школа наша, в которой я проучилась до одиннадцатого класса, стояла в противоположном конце улицы. Недалеко от школы располагался огромный Балашихинский машиностроительный завод имени 40‑летия Октября, на котором ученики старших классов проходили производственную практику два раза в неделю.

Деление Балашихи было не только территориальным. Ребята тоже разбивались на три больших клана, и влезать в дела друг друга было не принято. Везде были свои лидеры; просто так приезжать из одной части Балашихи в другую и болтаться без дела было непросто. Конечно, были какие‑то пересечения и договорённости, но в общем все три Балашихи жили своей жизнью. На девчонок это не распространялось, перемещайся как хочешь. Тем не менее в нашей школе учились ребята, которые жили во Второй Балашихе; и, наоборот, кто‑то, кто жил в Третьей Балашихе, ездил учиться во Вторую.

Вот краткое описание общей обстановки к тому времени, когда начинаются записи в моём дневнике.

А теперь про меня и моих друзей. С самого первого дня учёбы в школе мы были «Б» классом и оставались им до одиннадцатого, хотя и перешли из одной школы в другую. Те, кто учился в «А» классе, изучали немецкий язык, а наш класс «Б» учил английский. Самым большим другом был мой одноклассник и сосед по дому Петька Дергач, его семья жила как раз над нами. Дружили мы класса с четвёртого, когда его родители получили квартиру на втором этаже нашего двухэтажного дома; я же жила на первом. Понимали мы друг друга с полуслова. Нам нравились одни и те же книги, мы любили театр, любили пофилософствовать о жизни, не скрывали друг от друга ничего. Телефонов в доме не было, и мы перестукивались по трубе, которая проходила через комнаты.

В пятом классе увлекались детективами. Помню одну книжку под названием «Грозовой перевал». Это книга не Эмилии Бронте, английской писательницы девятнадцатого века, а какого‑то нашего советского автора, книга про шпионов. В ней главный шпион зашифровывал сведения с помощью специального картонного квадрата, разбитого на мелкие квадраты; в некоторых из них были вырезаны отверстия. Этот квадрат накладывался на лист бумаги, и туда можно было вписывать буквы или части слов. Потом квадрат поворачивался на девяносто градусов, отверстия перемещались, в них снова вписывались буквы или слоги; затем поворот ещё на девяносто градусов. И так четыре раза, пока весь квадрат не заполнялся буквами.