Вам не понять – вы же офицер
В текст постоянным контрапунктом врывается время, очень странное, совсем не понимаемое теми, кто жил в нем, и еще до конца не проанализированное. Простой человек живет в своих простых реалиях, но ветер истории все равно где‑то рядом. Его дыхание в упоминаниях о сумгаитских событиях, в чтении героем газет с характерными для тех лет темами и штампами, в особенностях передвижения на автобусах, поездах и самолетах той поры, во многом другом, что откроется вам, когда вы прочитаете замечательную прозу Сергея Дейнеки, где строгая логика работы военного прокурора прекрасно совпала с логикой развития художественного произведения.
Тщательность и ответственность – основные постулаты, на которые опирается Дейнека в создании своей прозы. Роман снабжен большим количеством примечаний, где объясняются используемые в тексте специальные военные и правовые термины, аббревиатуры, понятия, и эти примечания представляют собой вполне самостоятельное, весьма интересное, иногда веселое чтение, познавательное и расширяющее кругозор – своеобразное пособие для тех, кому интересна настоящая работа военных следователей, и автор это подчеркивает особо, посвятив книгу «самому безупречному следственному органу в нашей истории».
Максим Замшев,
писатель, публицист, критик
Глава 1
«В отпуск пойдешь, когда…»
Кровля на весеннем ветру громыхает. Жена вздрагивает, засыпает. Жестяная канонада ей нипочем, а мне не спится.
Медленно выползаю из‑под жены. Не скрипя половицами, отступаю на кухню. Табурет ледяной, но… слишком давно не писал предкам.
«Добрый вечер, мамочка! Привет ближайшему родственнику и сестре! Привыкаем в нашей отдаленной местности получать письма. Даже Юля‑старшая пишет своей маме и божится, что уже месяц ей не звонит, хотя ничто, кроме желания сэкономить, ей в этом не препятствует.
Меня ”порадовали”. В День космонавтики стартую в отпуск, так как ”живых” дел в конторе пока нет, и если не отпуск, то светит отправка на полгода в Сумгаит, где для разгребания известных событий формируют следственные бригады. Шеф на такой срок меня лишаться не хочет. Да и я жду квартиру. Обещают выделить через пару недель. Лучше заниматься в отпуске ее ремонтом, чем отрываться на полгода от семьи, тем более что отпуск тут аж сорок пять суток.
Может быть, позже создадут‑таки в конторе участки, а до того ждут вашего сынулю командировки по необъятным просторам от Семипалатинска до Уссурийска.
Ваша драгоценная “мнучка” здорова и свои главные обязанности исполняет добросовестно – растет и умнеет. На днях отправим свежие фотографии этого ребенка. Пока всё! Целую. Сын.
02:25, 11.04.88. Арканск»
Конверт заклеен и подписан.
Озябший организм, не касаясь горячего тела жены (не разбудить бы), вползает под одеяло.
Скоро рассвет. Бессонница. Она, конечно, продлевает сознательную жизнь, и не циклон, грохочущий кровельной жестью, ее причина, и даже не жарко навалившаяся во сне жена, а разные, порой несуразные мысли, которые вылились среди ночи в это самое письмо.
Всё не верится, что впервые за шесть лет следственной работы приближаюсь к первому восточному отпуску. Приближаюсь без отравляющих грядущие праздные дни мыслей о нерассмотренных судом делах, без судорожной зачистки письменного стола и сейфа от заволокиченных и неразрешенных материалов проверок, или от дел оконченных, но не сданных в архив, от разнообразного бюрократического и криминалистического хлама…
И даже не чувствую досады на то, что в пятницу не получил отпускные, что не удалось прихватить к отпуску выходные дни и уже наступивший понедельник.
Подступивший отпуск мнится непривычно длинным. Сорок пять суток, да еще два дня на дорогу самолетом до Европы и обратно. Это «компенсация за дикость», как шутят здешние старожилы.
Билетов на самолет до этой самой Европы все равно на неделю вперед нет. Это единственное, наверное, проявление дикости, так как здешние места вовсе не кажутся глухими или дремучими. Центр Арканска отстроен под руководством ссыльной европейской интеллигенции на деньги сибирских золотопромышленников. С прошлого века в нем действует полдюжины высших учебных заведений, есть театры, музеи, сады и парки.
Часу в четвертом ночи ветер загибает, наконец, над балконом лист кровельной жести и стихает. Через пару часов сквозь тревожную дрему взглядываю на будильник.
До звонка минут пять. Давлю на кнопку, чтобы не разбудить моих драгоценных девушек, а себе шепотом командую: «Подъем!»
Электробритвой привычно обдираю до ссадин кадык. Параллельно готовлю завтрак. Дочке – овсянка и сок, жене – кофе и пара бутербродов, себе – вчерашний ужин.
Чищу зубы, обжигаю кёльнской водой «побритость».
С глубоким выдохом свожу крючки и пуговки обмундирования. Не зря жена ужин отбирает.
Переношу на свое место ребенка – под бок к жене. Господи, какое нежное, теплое чудо! И лепечет сквозь сон что‑то так строго…
Ставлю на тумбочки возле любимых их завтраки и бесшумно выскальзываю на работу.
На лестнице вспоминаю слова о ребенке, что крутятся в голове с бессонной ночи. Притормозив на лестничной площадке, заношу их железным кохиноровским карандашом в любимый «графоманский» блокнотик.
Как сладко спит мое дитя,
В мечтах девчоночьих летя.
Мы с нею ссорились, спорили, ссорились весь вечер,
А нынче сон обиды лечит.
Торчит упрямый локоток,
Пренебрегая одеялом,
И лишь коралловый роток
Лепечет язычком усталым –
Сурова отповедь его,
Да жаль – неясно ничего.
Вот теперь на работу!..
