Волнение. Кровь на снегу

Здесь, на Гранитном спуске, уже начинается район Монолитов: здешняя местность как раз является одним из нескольких мелких мест отдыха, а точнее подходом к уютному парку имени Наттортона, что легко отличить по изобилию крупных клёнов, прячущих за собой аккуратно овальное озеро в центре густой рощи. Но что это за дом рядом? Ледяной ветер налетает порывами, и тёмная стена строения принимает на себя хлёсткие удары ветвей. Во всех окнах потушен свет, и лишь в свете уличного фонаря, чьи лучи режутся ветвями ближайшего клёна, перед нами видны очертания небольшого здания. И мне кажется, что я узнаю сторожевой домик. Некрупные габариты его могут обеспечить жильё лишь одному человеку. Не хочется, чтобы сейчас нас погнал по тёмному парку сторож, а я не могу представить более подозрительную пару людей, что ошиваются поздним вечером под окнами.

– Тш, давай просто посидим, – негромко шепчу, указываю в сторону старой скамейки, что стоит вдоль дороги, смотря вглубь парка.

Син медленно кивает и начинает движение к скамейке. Двигаюсь и я, но меня как будто кто‑то побил хорошенько: дыхание сбито, а телу некомфортно двигаться. Перебирая ногами, мы добираемся до скамьи, и я падаю, не обращая внимания на мокроту снега подо мной. Я устал, а пальто потерпит.

Так проходит несколько минут. Не уверен, в чём дело, но никому из нас не хочется нарушать тишину, тем более за нас это и так делает бестактный ветер, что оставляет за собой немелодичный звуковой след: скрип и треск как будто преследуют его, как только он решиться пронестись мимо зимних нагих древ. Вокруг не так много света, но многочисленные неровные стволы отражают его влагой, и кора их становится схожа чешуйкам странных рептилий, которые то ли закопались головой в твердь, то ли тянутся в вышину, вырвавшись из земных оков.

В любом случае время идёт, я чувствую себя лучше. Нужно сделать последний прыжок. Бес слов беру под локоть друга и двигаюсь в сторону дома. Он, видимо, понимает, что я готов, и не издаёт и звука. Нам пора. Настоящая ночь уже близка.

Мы снова стоим в свете фонаря, и окрепший ветер не перестаёт кидать в лица горсти лёгкого снега. Холоднее воздух, дышать неприятно, но надо снова сделать глубокий вдох. Концентрируйся. Давай. Так много ещё впереди. Так много ещё не здесь, не сейчас.

Я… Теперь… Уже не здесь. С выдохом пропадаем за углом дома, и неровная цепочка наших следов прерывается, оставляя покров за пристанищем сторожа нетронутым, пока что.

Древние рептилии остаются без добычи. Не ожили пока они от своего стазиса, срослись уже давно их веки, а их тела, одеревенелые, но всё ещё, как будто, в движении, не тянутся за новой жертвой. Мы уже далеко, даже от воображаемой опасности.

И вот мы с Джо в пункте нашего относительно далёкого назначения, где сумрак уже начинает своё поглощение окраины, оставляя аккуратные семиэтажки, что обступают более старые дома, защищёнными от тени только нервно гудящими лампами.

Огромные – по крайней мере, по сравнению с центром – открытые пространства пустырей и широкие улицы не совсем помогают с чувством беспокойства, которое ощущает потерявшийся в уличной тьме редкий человек. Но всё же старшие братья новостроек смягчают неприятный эффект, особенно зимой, когда эти нахохлившиеся птицы стайками жмутся друг к другу в окружении высоких дылд. Однако и их время приходит обновляться, и один по одному они медленно преображаются, их ремонтируют и модернизируют, и вот стоит он, белой вороной среди других, уже совсем новый дом. Так вступают в настоящее из прошлого эти группы жилищ: сбрасывая пообтрепавшиеся наряды, что годятся только для театральных постановок, облачаясь в новые цвета и формы моды.

Хотя есть и изгои среди этого вида строений: дом, в котором сейчас живёт Дин, всегда был одиночкой. Рядом нет ни одной такой пятиэтажки, так что для соответствия общей картине он был первым кандидатом на перестройку.

Это изначально нежно‑розовое здание после реноваций приобрело дополнительно белый цвет верхней своей части, а также облицовку тёмно‑серыми плитами там, где над землёй выглядывают окна, теперь можно сказать, что существует истинный цоколь для подвального этажа. Это и обилие декоративных элементов, которые всё же выполняют практические функции, – отличительные черты Краино 24.

Два подъезда под выпуклыми наверх линиями козырьков выступают вместе с лестницами отдельными кубоидами, создавая ощущение защищённости отдельных квартир. Тех, чьи окна смотрят между этими двумя «башнями» слегка похожего на форт сооружения. Различные длинные борта над каждым вторым этажом, аркоподобные узоры ряда окон, и выпуклая, как над подъездами, крыша – все эти элементы абсолютно излишни, однако создают иллюзию монументальности совершенно незначительного жилого дома. Даже входы в подвал стоят отдельными пристройками высотой в полтора этажа, и с крутой наклонной крышей, где спуск необычно идёт в сторону двери, а не от неё.

Но сейчас мы только на пути к нашему общему другу и его обиталищу, так как Краино 24 от нас разделяет около трёх пустынных дворов. И мы двигаемся. Нас ведёт путь по истоптанному асфальту парковки, заполненной вездесущими машинами. Воздух теперь неприятно горит в моих лёгких, да и усталость растёт во мне, кажется, от хрустящих снегом пяток, что медленно немеют. Нужно было одеть более зимнюю обувь: эти туфли не защитят от морозных ночей уж точно. Вокруг опять та самая тишина, что нас не покидает с самого начала скачков к дому Дина, не покидает теперь и пустота. И лишь автомобили, что их так…

Много вокруг легковых. А ещё никто нынче не любит их в ярких цветах, так что это как ходить среди одинаково тёмных теней, базовых идей самого транспорта, не более того. Склад железа, а не парковка. А ведь она занимает немало места, здесь бы поместилось целое футбольное поле, или просто поле, но полосы под ногами рисованы не для цветов, а значит, быть парковке. Мы продолжаем.

Хм, здесь даже оказался грузовик. Эта старая модель машины стоит вдоль нашего пути в метрах пятидесяти. Мы ещё достаточно близко не подошли, но и отсюда видно обтрёпанную серую ткань, натянутую на ребристый каркас кузова. Сама машина невзрачно чёрная, и, кажется, на боках её уже начала поедать металл ржавчина – единственные пятна цвета на поверхности авто. Стёкла давно помутнели, и возникает ощущение, что никому уже не нужен этот транспорт, и он ожидает своей последней поездки, на этот раз на настоящую свалку.

Приближаясь, я не перестаю изучать это грузовик, и становится всё виднее, что ткань грузового отсека обычно не доходит до самого дна, а шнуровкой стягивается с боковиной кузова, сзади две части связываются и между собой. Сейчас же куски ткани слабо развиваются, следуя дыханию ветра, и окончания шнурков, почти касаясь земли, стучат по поржавевшему механизму автомобиля, шинам. Стук. Монотонный, но аритмичный. И хлопки ткани, что не устанет болтаться всю ночь. Но что‑то ещё.

– Стой, – негромко говорю Сину, и сразу добавляю ещё тише: – Я слышу дыхание в грузовике, там может кто‑то быть…

Друг поворачивает голову, направляя ухо в направление грузовика и замирает.

– Слышу, – Джо отвечает быстро и обрывисто. Тело друга напрягается, и мы оба немного приседаем, понижая корпуса тела: двигаться нужно осторожно.

Медленно приближаемся к старому грузовику, что стоит в десяти метрах от нас. Уже невозможно не слышать дыхание. Оно… Странное. Оно не человеческое, или очень болезненное, с хрипами, лёгкими стонами. Может… Почти скулёж, завывание…