Волнение. Кровь на снегу

– Расскажи, приятель, что ты узнал, – киваю слегка головой в сторону Дина, – и начинай с нашей проблемы, потом расскажешь про дела Ника.

– Ника? Ты им не сказал? – с улыбкой поворачивается друг к Штефту. – Да ладно! Х‑ха! Короче…

– Тихо ты! Да, не сказал и что тут такого? – Николай перебивает и, сделав глубокие вдох, выдох, говорит: – Я поменял себе имя, отныне я Сурт.

– Сурт? – Джо выглядит озадаченным. – Какое необычное имя.

– Ничего такого, просто мне больше нравиться сочетание с фамилией.

– То есть ты теперь Сурт Штефт? – проговорив в голове комбинацию несколько раз, спрашиваю я.

– Сурт Штефт‑Крайх, юридически, – кивает Ник, точнее, Сурт, – двойная фамилия же.

– Звучит как заклинание, – всё ещё не понимает Джошуа, которого это явно удивило, – выговорить‑то не очень.

– Зато тяжелее ложиться на память, и сложно оттуда вытолкнуть, – поддерживает Штефта Дин, и, повернувшись к Сину, ухмыляется: – Не то что «Джо».

– Да ну тебя!

– Всё, тихо‑тихо! – подаёт голос Сурт. – У меня к вам просьба только одна: зовите меня Николаем, со всеми сокращениями, что вам взбредут в голову. Сурт только для документов.

– Теперь я вообще запутался, – Сина не отпускает замешательство.

– Не важно! Я же говорил, что ничего такого, просто для себя сделал. И точка.

– Так, забудем, – твёрдо требую я. – Дела.

– Да, – несётся мне в ответ с трёх сторон разом.

– Дин, расскажи нам, что произошло с человеком на… Ден 12, вроде как. Я буду попутно задавать вопросы, – пора начинать деловые разговоры.

– Хорошо, хорошо, – кивая, Дин погружается в глубину своего кресла и, визуально собравшись с мыслями, говорит: – Мне позвонил Ян и рассказал, что случилось в квартире со стариком. К ним уже прибыла полиция, тогда вторым звонком мне сообщили об установленной личности. Секунду.

Развернувшись торсом на девяносто градусов, друг хватает придавленный папкой с его музыкой листок бумаги со спинки кресла, что лишь слегка возвышается над его головой. Спешно возвращается в обычное положение и демонстрирует напечатанную фотографию уже знакомого мне и Сину старика, продолжая свой рассказ:

– Имя – Салливан, фамилия – Тио, закончил жизнь в возрасте семидесяти восьми. Мы узнали, что из родственников у него остался только внук. Остальную семью несколько лет назад забрало вирусное заболевание, болезнь Туннера. Она вызывает опасную сыпь кожных покровов и слизистых, которая рубцуется. Конкретно в их случае, форма – синеватая, особенно летальная, воздушно‑капельным плохо передаётся, зато цепляется за вещи, с которыми контактирует инфицированный.

– Никто из них не был привит от неё?

– Скорее всего только внук и был привит… Родители уже не были детьми, когда прививка стала обязательной, а там, кто знает, почему они избежали укола. Но в любом случае, старик тогда жил уже в Дриве, когда все остальные остались в Алтье, уехав после смерти жены. В итоге он поздно узнал о смерти родных, хотя накануне госпитализации был у них в гостях. Позже его осматривала Государственная эпидемиологическая служба, сохранились его показания, медицинские данные.

– И он не заболел?

– Совершенно устойчив, – Дин веером распускает пальцы, запуская листок в воздух, – генетическая устойчивость лишь у него. Так что ему с этим очень повезло.

– Никогда не слышал, чтоб человек мог сопротивляться Туннеру, это огромная редкость…

– Редкость или нет, уже не имеет значения, но, что намного интереснее, нам важен внук: он поехал жить к нам в Дрив, как только остался без семьи, ему тогда исполнялось уже восемнадцать, к счастью. Его зовут… Аш. Аш Тио. Никто не слышал?

Я мотаю головой, другие тоже, не ожидал я услышать целую историю семьи, но это очень даже интригует. Может быть, Салливан и не был уж таким простым человеком. Отказал в опытах? Особенно учитывая, что он был… Убит внутренним вмешательством. Похоже на то, чем какой‑нибудь поехавший врач мог заинтересоваться.

– И что он? – спрашиваю Вайковского.

– Живёт в Центре, всегда поддерживал контакт с единственным, кто не только остался из родных, но и тем, кто может разделить его общую печаль. Но вот, что ты сам видел, но не полностью мог тогда осознать: покинувший нас Тио, как рассказали полиции соседи, собирал у себя дома много старья, тащил всякий хлам, который людям не нужен, но, помимо этого, он отказался отдавать вещи сына и его жены на хранение властям. Только на обработку, дезинфекцию отдал, и сразу же увёз их все с собой, продав частный столичный дом.

– То есть, он жил среди вещей, что остались от семьи?

– Верно, но также и добавлял своего, видимо, он не хотел ничего потерять, что может хранить память.

– Он также видел ценность жизни, думаю, ведь молодые погибли, а он, старый, остался, – добавляет, слушавший до этого застывший на своём сидении Ник. – Память не единственное, что он хранит с собой. Он носитель жизни, своей и внука, он небольшая победа. Пока он был жив, может, служил примером для Аша, что в мире есть те, кто способен выживать перед лицом ужасных трагедий. А, чтобы поддерживать себя, он собирал вещи, не желая ничего больше потерять.

– Кстати, прости, что прерываюсь, Мэт, – затараторил Дин, – но тебе не нужно домой, Ник?

– Я сообщил о своём месте пребывания родителям заранее, они знают, что я остаюсь у тебя.

– Хорошо. Вы все остаётесь тут, так? – гуляет глазами по каждому из нас друг.

Кивки.

– Давай дальше, с жизнью мы разобрались, рассказывай, что со смертью Салливана, – прошу продолжать.

– Ладно. Дело обстоит так… – в этот момент Вайковский застывает.

Я вижу: он смотрит прямо, ему как будто тяжело пошевелиться. Лёгкий шёпот… Это Дин? Приглядываюсь к нему, но всё в порядке, только… Темно. Свет вокруг Вайковского слегка меркнет, и тяжёлые тени ложатся на все его черты, как будто кто‑то выкрутил контрастность моего зрения на максимум, но не только это: тьма за спинкой кресла обретает плотность, уже не видно хорошо той стороны комнаты. Что‑то нет так. Нужно…

Свет возвращается сразу же, прошли только мгновения. Я не успеваю ничего понять, как изо рта Дина доноситься хриплый, режущий кашель, в глазах виден блеск света, отразившегося в маленьких слезинках, что выкатили на лицо, лицо Дина, на которое наползает горестная улыбка, и его голова склоняется, пока он усмехается не с меньшей горечью. Но он снова движется. Я же спрашиваю:

– Хей, всё в порядке?..

Ему тяжело дышать? Нет, тяжело думать, он что‑то увидел, может, понял. Ну же, говори нам!

– Ребята налейте воды, Дин, дыши, не волнуйся, – подскакиваю к креслу, пока Джо поднимается со своего, двигаясь в кухонную зону помещения.