Восемь с половиной часов

Директор, до этого опиравшийся локтями на стол, откинулся на спинку кресла. С каждой фразой его голос терял фальшивую приветливость, становясь холодным и жёстким, лицо же теряло добродушие, делаясь резким и будто бы молодело. Металлические нити страха снова начали пронизывать тело Феди, хотя и более медленно, чем за пару минут до этого.

– Нарушители дисциплины должны быть наказаны, – изрёк директор, и голос его стал совсем холодным. Федя только виновато опустил голову.

– Скажи‑ка мне, – продолжал директор, – у тебя есть предрассудки?

Данный вопрос несколько смутил Федю. Странно слышать подобные вопросы в адрес одиннадцатилетнего мальчика.

– Наверно, нет, господин директор, – ответил Федя после нескольких секунд размышления. Едва ли он полностью понимал значение слова «предрассудки». Тем более, многие из них дают о себе знать значительно позже его возраста.

– Тогда тем лучше для тебя. Ты умный мальчик, я наблюдаю за тобой с момента твоего первого посещения деревни. Но, хватит разговоров. Уже время. Тебе придётся пройти одно испытание, и я бы не стал называть это наказанием. Это просто тяжёлое психологическое испытание для тех, кто это заслужил. Ведь трусливые люди без силы духа никогда не станут нарушать дисциплину, а ты смелый. Скажи мне, та крестьянка из деревни тебе очень нравится?

– Д‑да.

– Тем лучше. Светлые чувства всегда помогают в трудную минуту.

Директор резко встал, обошел вокруг стола и протянул руку:

– Пошли.

Федя несмело подошёл к директору в ожидании, что и он схватит его за руку, но тот всего лишь слегка подтолкнул его, положив ладонь на спину. Голос его стал совершенно беспристрастным с проглядывающей усмешкой. Они пошли к неприметной двери в правой стене кабинета, которую Федя не приметил поначалу из‑за шкафа. За дверью оказалась совсем маленькая комнатка, скорее коморка, с маленьким окошком вверху, через которое Федя увидел тёмное, почти чёрное небо и несколько звёзд. У противоположной стены комнаты стояли деревянный диван и вешалка, больше ничего; а прямо перед ними оказалась ещё одна дверь рядом с ней круглая печь, обёрнутая металлическими листами, называемая стояком или голландкой. Топилась печь с этой стороны, а задняя её часть, должно быть, обогревала комнату за дверью. Директор остановился и спросил слегка потеплевшим, словно жалеющим голосом:

– Ты ничего больше не хочешь мне сказать?

После пары секунд раздумья Федя отважился спросить:

– А что будет, если я пройду это испытание?

– Всё, что угодно. Ну, скажем, я разрешу тебе раз в неделю посещать деревню – ответил директор с намерением подбодрить мальчика, сейчас это было важно. Вряд ли он действительно собирался это разрешить, ведь не было ещё случаев, чтобы даже те, кто прошёл испытание, возвращались к нормальной школьной жизни.

Лицо мальчика едва заметно посветлело.

– Это всё? Тогда к делу. За этой дверью просторная, красивая комната. В ней тебе нужно будет переночевать. Я закрою дверь снаружи, хотя это и не требуется… но приду уже в семь утра. Это и будет твоим испытанием, – и прежде, чем Федя успел удивиться или ещё как‑то отреагировать, директор открыл дверь и уже более настойчивым движением впихнул его внутрь, затем сразу закрыл и запер дверь.

Федя оказался в действительно просторной комнате, хотя красотой она не отличалась. Обычная комната, лучше спальни конечно, но кабинету директора по изысканности она точно уступала. На противоположной от входа стене и справа было по широкому высокому окну, слегка прикрытых простыми, но аккуратными шторами; окна открывали вид на звёздное небо и ломаную чёрную линию деревьев внизу и делали комнату более просторной и лёгкой. У левой стены рядом с окном, ближе к двери, стоял большой платяной шкаф. Напротив – письменный стол с еле горевшей свечой, на нём спокойно тикали небольшие часы, показывая пол‑одиннадцатого; рядом – кресло. Федя подошёл к окну напротив двери, вгляделся в темноту и с радостью увидел внизу, далеко‑далеко, едва заметные огни знакомой деревни. Ему хотелось верить, что один из них принадлежит тому гостеприимному дому на окраине, что хозяйка напекла пирогов, вкусного хрустящего хлеба и теперь сидит и прядёт при свете лучины. Он перебирал в памяти те немногие воспоминания о собственном доме, где было так хорошо до того, как большие грозные люди в фуражках со звездой разорили дом и забрали его сюда.

От воспоминаний его отвлекли холодный ветерок и странное, еле слышное хрипение сзади. Федя обернулся и увидел ту часть комнаты, которую ещё не успел разглядеть: в углу между правой стеной и стояком была широкая, просторная кровать с двумя металлическими спинками и гораздо выше, чем кровати в спальнях. Блеклое покрывало с мелкими кисточками свисало до самого пола, а над кроватью, закрывая и угол, висел огромный, до потолка, тканый ковёр с рисунком – гобелен, изображения которого Федя сразу не понял; да он и не очень вглядывался. О хрипе и дуновении он тотчас забыл; пышные подушки, покрытые кружевной накидкой, так и звали скорее зарыться в них, утонуть в мягком одеяле и уснуть, забыв обо всём. От жарко натопленного стояка исходило тепло, добавляя комнате уюта… на первый взгляд. Федя загасил практически бесполезную свечу – в комнату проникало достаточно света от звёзд и яркой луны, начинающей заглядывать в окно из‑за угла дома. Разобрал пастель и забрался на невероятно мягкую перину, под тёплое одеяло; его даже стало почти не видно. Глубоко внутри какое‑то шестое чувство, видимо, интуиция, беспомощно пыталась его предупредить, что в этой комнате следует быть осторожным и не забираться в кровать, но мальчик слишком устал сегодня и решил не думать ни о странном испытании, ни о чём другом и просто заснуть. Уже засыпая, он вдруг сильно вздрогнул и проснулся, как иногда, наверно, вздрагивал каждый из нас после тяжёлого дня, уже почти уснув, от сильного сокращения расслабленных мышц… только это состояние мышц теперь не прошло, а будто сжимало всё тело, которое покрылось мурашками. За секунду до этого в голове мелькнул какой‑то жуткий образ. Не понимая, что происходит, и плохо контролируя движения, Федя попытался сесть в кровати… что‑то в этой комнате точно было не так.

События эти происходили в 1926 году в большой помещичьей усадьбе, не так давно отобранной по известным причинам у законных владельцев людьми, наивно именующих себя большевиками; в месте, куда нескоро добралась электрификация, а известия о заведениях подобного рода долго оставались засекреченными.

 

2