Выселки

Петр любил раннее утро на трассе. Основной трафик начнется не раньше восьми, а сейчас на часах пять минут седьмого. Из машин на дороге лишь одиночные фуры, да и те – редкие залетные птицы. Поэтому можно не только смотреть на угольно‑черный асфальт и в зеркала заднего вида, но и наслаждаться осенними пейзажами под уважаемый еще с юности блюз‑рок.

Он остановил «Форд Эксплорер» и вышел, звонко чиркнул зажигалкой и глубоко затянулся. Ему хотелось, как алхимику, смешать сигаретный дым и обжигающий октябрьский морозный воздух. Дым от первой затяжки вышел через ноздри. Он затянулся еще пару раз, прежде чем увидел, что столбик пепла с сигареты упал на его шикарные казаки. Это была его любимая обувь. Он не изменял ей, даже когда работал в органах, за что Андрей Андреевич часто ругал подчиненного. Казаки в уставную форму не входили, но Петру нравилось бряцание металлической цепочки по коже сапога и каблуку. Он ничего не мог с собой поделать. Этот звук давал ощущение, что он свободен. Всегда был и всегда таким останется. Сигарета и казаки – как символ его внутреннего стержня и самодостаточности. «Да, я служу в органах, но я сам по себе. Ничто не может этого изменить», – тогда это была его Cuba Libre, собственно, за глаза его так и называли его сослуживцы. Жизненное кредо. О том же говорили и его вечная ухмылка в уголке рта, и независимый стиль расследования. Он так и не сработался ни с одним из коллег в отделе. Как будто всем своим видом он кричал «За свободную Кубу!» и был готов отстаивать этот девиз, как повстанцы в горах Сьерра‑Маэстро. А где‑то на фоне играла знаменитая песня сестер Эндрюс про этот легендарный сладковатый напиток.

Только в октябре небо такое голубое и пронзительное – конечно, если нет облаков. Почему? Физического объяснения этому явлению Петр не знал, но нашел свою философию. Октябрь – последняя возможность насладиться уходящим теплом и ярким солнцем. Это как сорок лет у человека: ты уже знаешь, что молодость с ее необузданностью и спонтанностью прошла, но еще остается безграничная уверенность в себе, своих силах, своем жизненном опыте.

Солнце с самого утра светило ярко. Оно стремительно окрашивало деревья в желто‑красную палитру, но уже не грело, как бы намекая, что это все и тепла ждать не стоит. Зимой нас ждет только ледяное светило. С другой стороны, оно давало надежду. Никак не верилось, что такого аквамарина больше не будет. Да, пора готовиться к пасмурным дням и белесой стуже – на месяцы, а возможно, и дольше. Но все‑таки солнце и краски вернутся весной. Может, ты ее уже не застанешь, но после тебя останутся другие, которые точно дождутся тепла и света. В этом и заключается великая природная мудрость в необходимости смерти и последующего перерождения.

«Что вижу я сейчас на этом небе? – думал про себя Петр. – Что принесет мне это дело?»

Странно. Обычно он знал ответ. Было это каким‑то волчьим инстинктом или профессиональным чутьем, но он всегда знал, чем обернется для него новое расследование. Станет оно победой или поражением, даст что‑то или, наоборот, заберет, приведет кого‑то нового в его жизнь или отнимет. А сейчас он не был уверен – все было как в тумане, интуиция молчала. Это сильно озадачивало Петра, выбивало из колеи. Он успокоил себя тем, что дар предвидения подточили ночные кошмары.

– Какая уж тут интуиция, если почти каждую ночь просыпаешься с чугунной головой. Может, Андрей прав и стоит выбрать, к какому морю ехать?

С мыслью об отдыхе детектив сел в машину и уже почти уговорил сам себя куда‑нибудь рвануть после этого дела.

За окном сменяли друг друга однообразные пейзажи. Рассветное солнце скрывалось в тучах, и ландшафт сразу выцвел, окрасившись в однотонно‑серый. Петр не сразу заметил, что по мере приближения к Макарьево небо становилось угрюмее и темнее, по‑осеннему грузным. Все вокруг казалось беспросветным, словно мрак отражался в деревьях, домах, животных, людях.

– Хоть бы дождь заморосил, было бы не так муторно, – Петр начинал склоняться к тому, что ничего хорошего его не ждет. Особенно после таких новостей и кошмаров.

Наконец‑то унылая трасса начала сменяться деревнями. До Макарьево дорога проходила через четыре небольших поселка. Настроение Петра немного улучшилось: разноцветные домики разбавляли безликий серый пейзаж. Деревушки выглядели пустыми – только одинокие путники да местные на велосипедах. Но это нормально: по осени праздно сидящих на завалинках или гуляющих среди бела дня тут отродясь не наблюдалось. Люди занимались делами: кто в доме, кто на огороде или заднем дворе, кто в поле. Это вам не город, где можно целый день горбиться за компьютером и вздыхать, а на селе кругом бесплатный фитнес‑зал, да еще и на свежем воздухе. Рай для упоротых зожников, если, конечно, они не чувствительны к однообразию, тяжелой работе и ограниченности в общении. А чтобы жить в деревне, и правда, нужна хорошая физическая форма. Только вряд ли полевые работы можно приравнять к модным тренировкам. Городской житель проведет в спортклубе часок в свое удовольствие, а потом с чувством выполненного долга топает в душ. А тут повкалывал час – шагаешь пахать дальше. Можешь водички в перерывах попить. Зато вечером банька – с условием, что ты ее построил. На любой чих нужна сила, выносливость и готовность к вечной борьбе за комфорт.

Петр подъезжал к Макарьево – родной земле, где он не был много лет. Родители тоже давно перебрались в город, поэтому даже повода не было сюда заглядывать. Да, сердце екнуло… Вспомнилось босоногое беззаботное детство. Вспомнилась любимая бабушка – детектив как будто услышал ее ласковый голос:

– Петрунечка, ты куда убежал? Опять с Мишкой носились в полях?

А вот и деревянная церквушка. Петр хорошо помнил ее: они с бабушкой частенько наведывались туда. Бабушке жалко было будить внука с первыми петухами, поэтому обычно они ходили на позднюю литургию. Хотя Петя больше любил именно ранние службы. Он помнил, как они вставали затемно, как стояли в полупустом храме. Народу в церкви было не много, потому что рабочий день в деревнях начинается рано. Да и не особо религия тогда поощрялась, хотя местные власти относились к службам спокойно. Но у бабушки был свободолюбивый характер, который и передался внуку – все делать по‑своему, без оглядки на мнение окружающих. Она всегда учила Петрунечку думать только своей головой, говорила, что никто не пройдет тот путь, который предназначен ему. Никто в равной степени не поймет его печалей и радостей, никто не поднимет тот груз ответственности, который уготован ему, никто не испытает то счастье, которое отмерено на его веку. Но и отвечать за это будет только он один.

Здание церкви было небольшим и мало напоминало классический православный храм. Так, скорее избушка с зелеными куполами‑маковками. Ее и построили относительно недавно, где‑то в пятидесятых годах прошлого столетия. И это, на самом деле, удивительно, учитывая, что к тому времени почти все церкви были или уничтожены, или эксплуатировались как зернохранилища, склады, библиотеки, дома культуры и прочее. А тут невиданный факт – как‑то получилось при непростой политической ситуации деревенским жителям договориться с местной поселковой властью. А когда приходили проверки из города или из столицы приезжали, то обычно случался такой диалог:

– Что это тут у вас, церковь отстроили? Кто позволил?

– Да какая ж это церковь? Помилуйте! Это так, прийти с местным старцем переговорить о своих проблемах. Он помогает нашим мужикам в запои не пуститься.

К слову, в поселке тогда действительно не водилось запойных пьяниц, жили трудяги, честно работали, планы в колхозе выполняли исправно. Этот колхоз при Макарьево даже миллионником считался. По всем показателям – настоящие передовики производства. Кроме церквушки и придраться‑то к деревенским не с чем было, да и незачем. Вот проверки и стали приходить все реже, потом и вовсе прекратились. Петр даже не помнил, кто решил воздвигнуть эту церквушку и на чьи деньги. Не задавался он по малолетству этим вопросом. Как будто всем миром строили.