Ярость
– Она сейчас придет. Она в одной смене со мной. – Девушка огляделась вокруг, ища пути к бегству, но вместо того заметила Викторию, шедшую по дорожке вместе со второй группой белых фигур. – Вон она! Виктория! Иди скорее сюда! – крикнула она и тут же умчалась по лестнице сестринского дома, перепрыгивая через ступеньку.
Виктория узнала Мозеса и, перекинувшись парой слов с подругами, оставила их и по сухой траве лужайки направилась прямиком к нему. Мозес вышел из фургона, и она посмотрела на него снизу вверх:
– Извините. Произошла ужасная катастрофа с автобусом, мы были заняты очень долго. Я заставила вас ждать.
Мозес кивнул:
– Не важно. У нас еще много времени.
– Мне потребуется всего несколько минут, чтобы переодеться, – улыбнулась Виктория. Зубы у нее были безупречными, такими белыми, что казались почти прозрачными, а кожа сияла здоровьем и юностью. – Я так рада снова вас видеть… но мне нужно обсудить с вами очень важный вопрос.
Они говорили по‑английски, и, хотя в ее речи звучал акцент, она, казалось, говорила уверенно, легко подбирая слова, что соответствовало его собственному беглому владению языком.
– Хорошо, – серьезно сказал Мозес и улыбнулся. – Надеюсь, мне попозже удастся на ваш очень важный вопрос отыскать не менее важный ответ.
Она рассмеялась милым гортанным смехом:
– Не уходите, я быстро.
Она повернулась и ушла в дом медсестер, а Мозес с удовольствием наблюдал за ней, пока она поднималась по ступеням. Тонкая талия Виктории подчеркивала пышность бедер под формой. И хотя грудь девушки была невелика, Виктория тем не менее обладала широким тазом и пышными ягодицами; она могла с легкостью выносить ребенка. Именно такие тела представляли собой образец красоты женщин нгуни[1], и Мозес живо припомнил виденные им фотографии Венеры Милосской. Виктория держалась гордо, шея у нее была длинной и прямой, ее бедра при ходьбе покачивались, словно она танцевала под далекую музыку, а голова и плечи почти не двигались. Было очевидно, что в детстве она вместе с другими девочками носила на голове полные до краев кувшины с водой от колодца, не проливая ни капли. Именно так зулусские девушки приобретали столь изумительную царственную осанку.
С ее круглым лицом мадонны и огромными темными глазами Виктория была одной из самых привлекательных женщин, которых приходилось видеть Мозесу, и он, ожидая у капота фургона, размышлял о том, что у каждой расы есть свой идеал женской красоты и насколько сильно они различаются. Это навело его на мысль о Таре Кортни, с ее большими круглыми грудями и узкими мальчишескими бедрами, длинными каштановыми волосами и мягкой, безжизненной белой кожей. Мозес поморщился, испытывая легкую неприязнь к этому образу, и все же обе женщины были важны для его амбициозных планов, и его чувственный отклик на них – влечение или отвращение – к делу никак не относился. Имела значение лишь их полезность.
Десять минут спустя Виктория вышла. Она надела яркое малиновое платье. Такие краски шли ей, подчеркивая гладкую темную кожу. Девушка скользнула на пассажирское сиденье фургона рядом с Мозесом и посмотрела на дешевые позолоченные часы у себя на запястье.
– Одиннадцать минут шестнадцать секунд. Вам не на что жаловаться, – заявила она.
Мозес улыбнулся и включил мотор.
– А теперь изложите ваш вопрос, важный и большой, как динозавр, – предложил он.
– Тираннозавр рекс, – поправила его Виктория. – Это самый свирепый из динозавров. Но лучше мы обсудим его попозже, как вы и предлагали.
Ее подшучивание позабавило Мозеса. Для него было в новинку, что незамужняя чернокожая девушка вела себя так открыто и уверенно. Потом он вспомнил о ее обучении и жизни здесь, в одной из самых больших и шумных больниц мира. Это была не маленькая деревенская девчонка, пустоголовая и хихикающая, и, словно подчеркивая это, Виктория пустилась в непринужденную дискуссию о перспективах генерала Дуайта Эйзенхауэра на выборах в Белый дом и о том, как это может повлиять на борьбу за гражданские права в Америке – и в конечном счете на их собственную борьбу здесь, в Африке.
Пока они разговаривали, солнце начало опускаться, и город со всеми его прекрасными зданиями и парками остался позади, а они вдруг оказались в совсем другом мире – в городке Соуэто, комплексе поселений, где жили полмиллиона чернокожих. Сумерки сгустились от дыма костров, на которых готовили пищу, придавая закату дьявольски красный оттенок, цвет крови и апельсинов. Узкие немощеные проулки заполняли толпы чернокожих жителей пригорода, каждый нес сверток или пакет из магазина, все спешили в одном направлении, возвращаясь домой после долгого дня, который начинался еще до рассвета мучительным путешествием в автобусе или поезде к месту их работы в другом мире, а теперь этот день заканчивался в темноте обратной поездкой, и усталость делала дорогу еще длиннее и утомительнее.
Когда фургон замедлил ход, потому что людей вокруг стало еще больше, кое‑кто узнал Мозеса, и люди побежали перед машиной, расчищая дорогу:
– Мозес Гама! Это Мозес Гама! Пропустите его!
Многие выкрикивали приветствия:
– Вижу тебя, нкози!
– Вижу тебя, отец!
Они называли Мозеса отцом и господином.
Когда Мозес со спутницей добрались до местного клуба, примыкавшего к зданию администрации, огромный зал был уже переполнен, люди столпились вокруг, и приехавшим пришлось оставить фургон и последнюю сотню ярдов пройти пешком.
Однако их ждали «буйволы», – для сопровождения. Силовики Хендрика Табаки пробились сквозь плотную массу людей, смягчая демонстрацию силы улыбками и шутками, так что толпа расступалась без негодования.
– Это Мозес Гама, дайте ему пройти!
Виктория цеплялась за его руку и смеялась от возбуждения.
Когда они подошли к центральному входу в зал, Виктория посмотрела вверх и увидела надпись: «Общинный зал Х. Ф. Фервурда».
У правительства националистов быстро вошло в обычай называть все государственные здания, аэропорты, плотины и прочие общественные сооружения в честь политических светил и посредственностей, но в данном случае присутствовала особенная ирония: общественный зал самого крупного чернокожего поселения назвали именем белого создателя законов, протестовать против которых люди собрались здесь. Хендрик Френc Фервурд был министром по делам банту и главным родителем апартеида.
В зале стоял оглушительный шум. Администрация поселения не дала бы разрешения использовать зал для проведения политического митинга, поэтому официально собрание было названо рок‑н‑ролльным концертом группы, прославившейся под названием «Шоколадные мамбы».
[1] Нгуни – группа родственных народов Южной Африки.
