Ярость
Тара перебралась в эти комнаты, когда вынашивала Изабеллу, да так и осталась здесь. Год назад она заново все отделала, убрав бархатные гардины и мебель эпохи Георга Второго и Людовика Четырнадцатого, а заодно и турецкие ковры из города Кум и великолепные холсты Герма де Йонга и Питера Науде, ободрала обои с ворсистым рисунком и отчистила золотистую патину с полов желтого дерева, пока они не стали выглядеть предельно просто.
Теперь стены были ослепительно‑белыми, лишь единственный огромный холст висел напротив кровати, изображавший чудовищные геометрические фигуры примитивных цветов в стиле Жоана Миро, но написал это неизвестный студент кейптаунской Школы искусств при университете, и картина не имела никакой ценности. По мнению Шасы, картинам следовало быть приятным украшением, но в то же время долговременным вложением средств. Эта картина не являлась ни тем ни другим.
Мебель, выбранная Тарой для своего будуара, представляла собой угловатые конструкции из нержавеющей стали и стекла, и ее было очень мало. Кровать почти прижималась к голым доскам пола.
– Это шведский стиль, – объяснила Тара.
– Отошли его обратно в Швецию, – посоветовал Шаса.
Сейчас он пристроился на одном из стальных стульев и закурил сигарету. Тара сквозь зеркало нахмурилась на него.
– Извини. – Шаса встал и подошел к окну, чтобы выбросить сигарету. – Я буду работать допоздна после ужина. – Он снова повернулся к ней. – И я хотел предупредить тебя, пока не забыл, что завтра днем улетаю в Йоханнесбург и буду отсутствовать несколько дней – может быть, пять или шесть.
– Хорошо.
Она надула губки, накладывая на них помаду бледного розовато‑лилового тона, который Шаса терпеть не мог.
– И еще кое‑что, Тара. Банк лорда Литлтона собирается выпустить новые акции для нашего возможного расширения на золотых приисках в Оранжевом Свободном государстве. И я бы счел за личное одолжение, если бы вы с Молли воздержались от размахивания вашими черными шарфами у него перед носом и не потчевали его веселыми историями о несправедливости белых и о кровавой революции черных.
– Я не могу отвечать за Молли, но обещаю вести себя хорошо.
– Почему бы тебе не надеть сегодня свои бриллианты? – сменил тему Шаса. – Они так отлично на тебе смотрятся.
Тара перестала носить комплект желтых бриллиантов с рудника Ха’ани с тех пор, как присоединилась к движению «Черных шарфов». Бриллианты заставляли ее чувствовать себя кем‑то вроде Марии‑Антуанетты.
– Не сегодня, – ответила она. – Они слишком бросаются в глаза, а у нас просто семейный званый ужин.
Она припудрила нос и в зеркало посмотрела на мужа.
– Почему бы тебе не отправиться вниз, дорогой? Твой драгоценный лорд Литлтон прибудет с минуты на минуту.
– Я просто хочу сначала заглянуть к Белле. – Он подошел к Таре и остановился за ее спиной.
Они серьезно посмотрели друг на друга в зеркало.
– Что с нами происходит, Тара? – мягко спросил Шаса.
– Не знаю, о чем ты, дорогой, – откликнулась она, но тут же опустила взгляд и старательно поправила лиф своего платья.
– Увидимся внизу, – сказал он. – Не задерживайся и не ссорься с Литлтоном. Он важный человек, и он любит женщин.
Когда за Шасой закрылась дверь, Тара мгновение‑другое смотрела на нее, а потом вслух повторила вопрос мужа:
– Что с нами происходит? Вообще‑то, все довольно просто. Я выросла, и мне надоели все те банальности, которыми ты заполняешь свою жизнь.
По пути вниз она заглянула к детям. Изабелла уже спала, уткнувшись лицом в плюшевого медведя. Тара спасла дочь от удушения и отправилась в комнаты мальчиков. Только Майкл все еще не спал. Он читал.
– Гаси свет! – приказала она.
– О мама, только до конца главы!
– Гаси!
– Ну до конца страницы!
– Гаси, я сказала! – И она нежно поцеловала его.
На верхней площадке лестницы она сделала глубокий вдох, как ныряльщик на трамплине, лучезарно улыбнулась и спустилась в голубую гостиную, где первые гости уже потягивали шерри.
Лорд Литлтон оказался куда интереснее, чем она ожидала, – высокий, седовласый и добродушный.
– Вы охотитесь? – спросила она при первой же возможности.
– Не выношу вида крови, дорогая.
– Ездите верхом?
– Лошади? – Он фыркнул. – Проклятые глупые животные!
– Думаю, мы с вами можем стать хорошими друзьями, – сказала Тара.
В Вельтевредене было множество комнат, не нравившихся Таре; особенно она ненавидела столовую, в которой висели головы зверей, давно убитых Шасой, – они таращились со стен стеклянными глазами. Этим вечером она рискнула усадить Молли по другую сторону от Литлтона, и уже через несколько минут та заставила его безудержно хохотать.
Когда дамы оставили мужчин с портвейном и кубинскими сигарами и перешли в дамскую гостиную, Молли отвела Тару в сторонку, переполненная восторгом.
– Я весь вечер просто умирала от желания остаться с тобой наедине! – зашептала она. – Ни за что не угадаешь, кто прямо сейчас находится в Кейптауне!
– Так скажи!
– Секретарь Африканского национального конгресса, вот кто! Мозес Гама, вот кто!
Тара, застыв на месте и побледнев, уставилась на нее.
– Он приедет к нам домой, хочет поговорить, соберется небольшая группа. Я его пригласила, и он специально просил, чтобы ты тоже присутствовала. Я и не знала, что вы знакомы.
– Я с ним встречалась только один раз… Нет, дважды, – поправила себя Тара.
– Ты можешь прийти? – настаивала Молли. – И как ты понимаешь, будет лучше, если Шаса ничего не узнает.
– Когда?
– В субботу вечером, в восемь.
– Шаса как раз уедет. Я приду, – ответила Тара. – Ни за что на свете не пропустила бы такого.
Шон Кортни был ярым приверженцем своей подготовительной школы для мальчиков Западной[1] провинции, или школы Мокрых Щенков, как ее называли. Быстрый и сильный, он лишний раз пронес мяч за голевую черту в игре в регби против школьной команды Рондебоша, лично добыв победу, в то время как его отец и двое младших братьев следили за игрой с боковой линии поля, подбадривая криками юного игрока.
[1] Имеется в виду Западно‑Капская провинция.
