Юми

Когда Спартак приблизился к нему, Кинг неожиданно выхватил копье и тупым концом с размаху ударил юми по раненому плечу. Спартак охнул и осел на одно колено, покорно и вопрошающе глядя на Кинга и держась за плечо.

– Сэмэ, – спокойно сказал вождь, указав острием копья на Антона.

Спартак оглянулся. Ему не хотелось убивать мальчика, но закон есть закон. Впрочем, на любой закон всегда найдется антизакон, главное, чтобы в него поверили те, которые привыкли жить по правилам. Юми жили по правилам. Но не всегда и не все. Те, что помоложе и поумнее, старались не выбиваться из стаи, и для многих это было невыносимой пыткой. Те, что постарше и ум которых не являлся их главным достоинством, были парадоксально уважаемы теми, кто помоложе, но это не мешало им иногда вытворять такое, от чего волосы в разных местах встают дыбом. Были и те, для которых закон стал привычкой, и даже выживая из ума на склоне лет, они не переходили определенных границ. Тех нечеловеческих красных границ, что человеку показались бы сущим адом, кошмаром из кошмаров, за которыми только смерть. Сэмэ. Впадая в последний маразм, незадолго до смерти, юми снова становились людьми, почти людьми, перед кончиной говоря привычные нам слова, но непонятные сородичам.

Лишь только дети понимали, о чем они мурлыкали, приближаясь к мрачному Паромщику, стоящему на берегу донского Ахерона. Лишь только дети улыбались, провожая их в последний путь. Лишь только дети, снова и снова открывая теоремы Пифагора и приручая смерть, знали, что в жизни кроме Давления, насилия, силы и лжи, должны быть мир и семья, как раньше. И очень надеялись возродить былые правила. Но, подрастая, юми забывали теоремы; их надежды и чаяния превращались в пшик, и тупо глядя на свои же формулы на стенах, они думали только об одном – жить, чтобы жрать! И в этом стремлении к жизни очень походили на живоглотов, бедных рабов Хохочущей смерти…

Спартак тряхнул головой, отгоняя наваждение. Звуки и запахи снова стали возвращаться к нему.

– Сэмэ! – воинственно кричала толпа, а Кинг в упор смотрел в глаза того, кто уже сделал свой выбор.

Спартак резко выхватил из рук Кинга копье с желтой ленточкой и сломал его пополам. Воины заорали, но Кинг остановил их. Его глаза налились кровью, мышцы дико напряглись, он выпятил грудь вперед и страшно, протяжно завопил, перекрикивая толпу:

– Сэ‑мэ!

Юми стали пятиться к стене. Женщины, пересиливая ужас, с любопытством выглядывали из‑за спин мужчин, а дети старались пробраться ближе к неожиданной арене. Спартак неистово бросился на Кинга, метя острым обломком копья в живот своего вождя, но удар прошел вскользь, лишь слегка оцарапав мощный торс противника. Кинг наотмашь ударил Спартака в небритую челюсть, дробя зубы и кости. Тот рухнул под восторженный рев толпы. Вторым ударом Кинг размозжил ему череп. Затем со звериной улыбкой вытер окровавленную ладонь о свои белокурые волосы и отошел от поверженного врага.

– Сэмэ! – кричал сам лес.

Спартак с трудом поднялся и зарычал. Кровь заливала его глаза, небритые щеки, стекала по шее на плечи и грудь. Голова беспомощно повисла, но он все равно собрался с последними силами и, шатаясь, пошел на Кинга. Сэмэ…

Антона сковал страх. Присев на корточки, он мучительно перебирал в мыслях все свои возможные действия – от побега до неравной помощи Спартаку, ведь зверь вступился за него. Сквозь слезы он видел, как окровавленный Спартак приближался к Кингу. Мальчику почему‑то подумалось: а что, собственно, сделают с трупом побежденного – похоронят или сожрут? Да, интересно, они едят себе подобных? Отец… Он бы точно убил этого кудрявого выродка. А мама… Проклятый бокс! Что такое бокс? Как смешно: король против короля, ведь на Стадионе в Живых шахматах его спутник выполнял роль короля, а Кинг так и переводится с английского…

Похоронят или сожрут? Похоронят или сожрут? Почему только это в голове? Ведь Спартак спасал мальчика! «Все мы зверье», – Антон поднялся.

Мысли Антона путались все больше, и когда Кинг нанес сокрушительный, но еще не смертельный удар, мальчик потерял сознание и упал. Он не услышал, как где‑то за его спиной, с холма запел охотничий манок, как толпа перестала орать «Сэмэ» и выкрикивать имя своего кудрявого вождя. Он не увидел, как из лесной чащи вышел худой высокий человек в черных очках, как бесноватая улыбка заиграла в уголках его синих губ, как губы тихо‑тихо‑тихо‑тихо прошептали «Фу». И юми, все как один, прекратили кричать. Кинг продолжал неподвижно стоять над своим поверженным противником. Толпа стихла, но мальчик, лежащий в вечерней траве лицом к небу цвета циан, не услышал стрекота кузнечика откуда‑то сбоку. Не услышал он и то, как один из молодых юми у ворот воскликнул «Джумла!», его подхватили другие робкие голоса, и вскоре все люди‑нелюди у ворот вторили «Джумла! Джумла!» Это слово раскатистым эхом неслось над поляной и лесом, над разрушенным санаторием имени Дзержинского, над памятником Ленину и покинутыми остатками Чертовиц, а тот, кому принадлежало это странное имя, остановился над мальчиком и сказал:

– Я нашел тебя.

Антон открыл глаза и увидел над собой странного человека в высоких сапогах, так непохожего на всех тех, с которыми ему приходилось встречаться после побега из Нововоронежа. Чем‑то он напомнил ему отца, наверное, тем спокойствием, которое исходило от него. Может, худобой. Или серой походной курткой, что висела в огромном шкафу в квартире на улице Курчатова, и которую отец надевал «в особых случаях», о которых почему‑то не принято было говорить вслух.

Человек в черных очках протянул ему руку и представился:

– Гамлет. Называй меня Гамлетом. А я буду звать тебя Аттоном. Ты же уже Аттон?

Антон покосился в сторону толпы и вопросительно взглянул на нового знакомого.

– Твой заступник жив, – успокоил мальчика Гамлет, протягивая руку. – Спартак превзошел все мои ожидания, и он жив. Я как всегда вовремя!

Антон ухватился за крепкую ладонь человека в походной куртке и поднялся на ноги.

– Джумла! Джумла! – продолжали бесноваться юми, и их голоса были полны страха, послушания, веры и ненависти.

 

* * *

– Калигула, ты слышал это? – вздрогнув, спросил Хозяин.

– Да, – ответило животное.

– Значит, нам туда…

 

Глава 5. Бункер. Да и Нет

Ночная казарма – средоточие храпа, запаха портянок и обманчивых снов о гражданских мирных радостях и завтрашнем счастье. Радости убиты Давлением, счастье раздавлено беспросветным однообразным бытом – дежурство, уборка бункера, охота и рыбалка, бывало и под дулами карабинов, скудный обед из грибного супа и соснового чая с травами, вечерняя надежда, что ночью не вызовут в женскую казарму и не превратят к утру в замызганную тряпку.