Юми
Тяжело дыша, тот полез в нагрудный карман и достал упаковку глицерина. Без лишних вопросов он забрался на свою кровать в углу комнаты и с головой накрылся махровым одеялом с двумя дырками посередине. Соседние кровати заскрипели. Он высунулся и увидел, что солдаты, как по команде, снова улеглись спать. Будто и не вставали. Прогоревшие свечи распространяли неприятный запах, не такой, как обычно. Бырка отвернулся к стене, и остаток ночи провел в тревожном ожидании общего подъема…
Проснулся он от веселого гама в казарме – Кос и Третьяк что‑то бурно обсуждали, остальные то и дело задирали их.
– А вот и наш беглец! – рядовой Лимонов подошел к кровати Бырки и сел на самый краешек. – Куда вас носило ночью, товарищ прапорщик?
Бырка, превозмогая головную боль, привстал и покосился на ребят:
– Вы‑то чего не спали?
– Мы‑то спали, – ответил Лимон, – как убитые спали. Это нас Крыса с утра уже допрашивала. А мы и знать ничего не знаем…
– Вы что, не помните, как я вернулся? Вы же все сидели и буравили меня своими глупыми глазенками! Вы же…
– Мы спали, – повторил Лимон.
Солдаты недоуменно переглянулись.
– Крыса видела, как вы входили в казарму. А на минус четвертом час назад нашли мертвого ежика. Весь Бункер спал, поэтому думают на вас…
– Бред какой! Да и откуда у меня ежик? – Бырка поднялся и потянулся за стаканом с водой. – А вы что думаете по этому поводу?
– Да что тут думать!? Издеваться над ежиками – не ваше амплуа. Не знаем мы, что думать.
– А по какому празднику веселье? – Бырка сделал глоток.
– Просто анекдот, хотите? – ответил за всех Кос.
– Нет, – сухо сказал Бырка и подозвал сержанта. – Пойдем, потолковать надо!
Они вышли.
– Ничего странного не замечал в последнее время? Может, мужики что толкуют? – начал прапорщик.
– Ну, если вы о девочках этих, Да и Нет, – Кос почесал затылок, – есть немного. Подозрительные они какие‑то. Ощущение, будто говорить умеют, но скрывают. И почему‑то бабы выпускать их начали часто. Правда, под присмотром выходят, но все же…
– И девки странные, и сны какие‑то… Мерещится все что‑то. Кстати, недавно у Шамана справлялся, мужик вроде нормальный, говорит – не замечал за ними ничего в Бабяково. Это только в последние дни…
– Да, узбек нормальный, – подтвердил сержант, – и жена его нормальная, и мальчик тот, сынишка атамана Кабякина… А вот девочки подозрительные, словно порча на них какая!
– Мне тоже кажется, что говорят они. Может, попробовать потолковать?
– Товарищ прапорщик, – покачал головой сержант, – Иван, не надо, всему свое время. Давай наших дождемся с Игр, тогда и придумаем чего‑нибудь…
– Кого это ты «нашими» называешь? Наши все здесь.
– Алину дождаться надо. Сову… Медузу…
– Ага. Мы даже не знаем, что там на Стадионе. Может, не дошли девки. Может, не вернется никто. А нам надо действовать! Я решил.
– Ну, решил так решил. Если что – мы рядом. Когда толковать пойдешь?
– Если суд не устроят какой, пойду сегодня.
– Ладно, давай… Еще что?
Бырка хотел было ответить, вспомнив ночной кошмар, но помахал головой, нет, мол, а то за дурачка сочтут. Он направился к служебке, где Крысу сменила Конопля, «свой» человек в Бункере. В небольшом помещение мерцал тусклый свет, с потолка свисала труба, под трубой стоял пустой медный таз. На стене висела большая карта местности с надписью «Воронежская область, Новоусманский район». Другой конец трубы уходил к секретному месту на поверхность, чтобы пришедшие к Бункеру могли до него «дозвониться». Достаточно снаружи кинуть в трубу камешек, как о твоем приходе тотчас узнает дневальный. Пневмопочта, мать ее!
– Никаких вестей – ни с Дамбы, ни со Стадиона? – покачал головой Бырка, глядя в пустой таз.
– Ничего, – ответила Конопля, темноволосая девушка спортивного сложения со следами затянувшегося алкоголизма на все еще симпатичном лице. – Я думаю, они там победу праздновать месяц еще будут…
– У них нет шансов против динамовцев и генерала Че, там бойцы что надо!
– У Алины интуиция чертовская, а у Совы сиськи, – Конопля хохотнула. – Видел ее сиськи, товарищ прапорщик?
Бырка улыбнулся, вспомнив мудреные татуировки‑мишени вокруг сосков Совы.
– Да кто ж не видел! Весь караул ее по очереди рассматривал однажды. Пьяные были все, сговорчивые… Или обкурились, не помню уже.
Конопля спохватилась:
– Слушай, тут все утро только о тебе и твердят, мол, Бырка каких‑то сусликов придушил.
– Ежиков, – поправил ее прапорщик. – Угомонились уже?
– Угомониться‑то угомонились, но ведь их кто‑то убил. Кто, если не ты? Понимаешь, убил и принес к той злополучной двери. Ночью! И тебя Крыса ночью видела, шатающегося по коридорам. Ерунда какая‑то… Не спалось тебе?
– Не спалось…
И Бырка рассказал часть из того, что можно было рассказывать про прошедшую ночь.
Конопля внимательно выслушала прапорщика.
– Хорошо, Иван, будь по твоему, никому не скажу. Отпущу тебя с ними в лес за хворостом, и наряд оформлю. Ох уж эти Да и Нет… Мы их, собственно, только подышать свежим воздухом отпускаем, да и самим пробздеться хочется. Вызвать девчонок или не готов еще?
– Валяй, готов я.
– Только смотри, осторожней. Помнишь, Шаман рассказывал, как юми на Бабяково напали. Октябри их перестали патрулировать – себя бы сберечь! Сначала там кони стали пропадать, потом люди. А потом они на мосту трехметрового урода увидели: мускулистый, голый, весь в шрамах. Простоял часа три и ушел. Вскоре началось…
– Да помню я все! Идут юми по Левобережью, идут, и никуда нам от них не деться.
– Может, со Стадиона и не вернутся вовсе – ни Светка Рабица, ни Молекула с Алиной, ни Медуза. А мне повезло, если б не алкоголь, тоже была б сейчас неизвестно где…
Конопля поднялась со стула, протянула ему карабин.
– Заряжено, не переживай! Не по делу не стрелять! – Конопля дернула за какую‑то веревку, торчащую из углубления в стене, вдали раздался негромкий звонок. Вскоре в «служебке» появилась заспанная Лагунья.
– Что, пора уже? – спросила она.
