Юми

– Говорят, там коневоды мирную жизнь настраивают. И никого вокруг – мир да покой. А я лошадей страсть как люблю! Но не судьба мне видно в Хреновое, тебя вот встретил, – Хава вздохнул. – Ладно, пойдем уже сына твоего спасать.

Лучник крепко пожал могучую ладонь Хавы. Спустившись вниз, товарищи очутились на маленькой уютной улочке. Одноэтажные дома напоминали небольшие музеи‑мавзолеи, стены которых были сделаны из пластика и мрамора. В далекие двадцатые эта технология считалась очень дорогой. И воспользоваться таким строением могли только весьма преуспевающие граждане Воронежа. Эти дома могли выдержать взрыв противотанкового фугаса, а преобразователи солнечной энергии делали проживание полностью автономным. И сегодня лишь слегка эти чудо‑строения были потрепаны временем.

– Обязательно вернемся. Может, жить здесь когда‑нибудь будем, семьями дружить…

Вскоре Лучник и Хава оказались на разбитой в хлам улице. Дома здесь были куда проще! Построенные из обычного кирпича, они представляли унылую картину. Люди, жившие, вернее, выживавшие здесь до организации динамовской локации Смерти.net и центральной Ликерки, пытаясь согреться холодными зимами, сжигали все, что могли. Некоторые хибары были заколочены железными щитами, а заборы окутаны колючей проволокой. В воздухе парил сладковато‑тошнотворный трупный запах, хотя трупов видно не было. За исключением лишь одного, висевшего на металлической трубе вверх ногами скелета. С табличкой «На Динамо меня не ждали». Рядом красовалась другая надпись: «Прохода нет. Здравствуй, погибель».

Хава остановился.

– Герман, скелет‑то пластиковый, не настоящий. Там проволока внутри.

– Был бы настоящим, его б свиньям Каган скормил, – хмыкнул Лучник.

– Они что, свиней человечиной кормят? – не понял Хава.

– Да всем они их кормят, – Лучник улыбнулся, – кого поймают, тем и кормят. Люди ведь это самые страшные животные! Между прочим, динамовские свиньи предпочитают упитанных, лысых, квадратных и татуированных. Ладно, шучу я, если скормят кого по приказу Кагана, так это буду скорее я, чем ты.

Впереди показались динамовские дозорные… Лучник вспомнил, как его уже принимали недавно в этой доброй локации, как пауки‑верхолазы показывали с Чертова колеса разрушенный Воронеж. Как дед Мухомор угощал крепким напитком со странным названием «Ленинский дубняк», во хмелю рассказывая о других выживших в Черноземье. Как енота Сеню подарили и с ясновидящей свели, лекарем Эльзой, с которой, несомненно, что‑то связывало его в далеком прошлом. В прошлом, которого он не помнит…

Как метким выстрелом спас он Геру от пришлого сарацина, как мыла она его в забавной маленькой баньке… Даже запах того душистого мыла вспомнил Лучник, и тем более запах самой Геры, мягкой, влажной и податливой.

Проблемы сами собой замкнулись в секретных тайниках мозга, и Лучник радостно шагнул вперед, даже не представляя, что за испытания ждут его в парке культуры и отдыха имени Кагановича.

– Кстати, Хава, а ты помнишь, как умирал Хозяин?

– Да, надеюсь, в аду черти его уже шпилят в задницу обугленным поленом.

– Хава, он был родным братом моей покойной жены, – Лучник протянул другу медальон, снятый на Стадионе с Хозяина. – Я никогда не мог бы представить, что он может стать таким чудовищем. Он был хорошим человеком…

Хава равнодушно взглянул на странный медальон в руках Лучника и отвернулся.

– Да!? А я вот не слыхал еще о втором таком извращенце! Это был самый мерзкий, самый отвратительный, самый грязный и страшный уродец на всем белом свете. Забудь его, Герман. Аминь!

 

Глава 2. Повесть о настоящем человечке

 

– Не плачь, Саймон! Гарфункель вон не плачет больше, и ты не плачь, – маленький толстый человечек в темно‑зеленой толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD заботливо погладил небритого верзилу по щеке, отсел от него поближе к костру и с упоением вгрызся в ляжку‑жаренку. – Благодать… Я те щас такую историйку расскажу, что и сам заплачу. Хочешь?

– Да, – неуверенно ответил тот, которого Хозяин назвал Саймоном.

– А ты, Коля, что молчишь? Тоже, небось, чего‑нибудь слезливого хочешь?

– Хо, – раздалось из темноты. – Майя хо.

– Вот и молодец! Мои рассказы, брат, вмиг из тебя человека сделают. Уже сдвиги есть! – Хозяин расхохотался, отщипнул от громадной ляжки добрый кусок, смачно рыгнул и продолжил. – Вечер‑то какой чудный! Располагает к сентиментам. В общем, это случилось еще до Воронежа, до цирка, до знакомства с моим разлюбезным двойником‑актером, до Семилук, я тогда о зверье только мечтал…

Сзади кто‑то невразумительно хмыкнул. Хозяин потянулся за бейсбольной битой, с которой не расставался едва не с Первого Давления. Обернулся.

– Коля, накажу! – он еще раз облизнул кость и воткнул ее в сухую землю рядом со своим сапогом. – Ты меня знаешь.

В беззлобном, но строгом голоске Хозяина сквозили отеческие нотки, что‑то безумно‑ласковое так и пыталось вырваться из волосатой груди вчерашнего семилукского изверга, чья нелепая внешность, порой милая до отвращения, никак не вязалась с его природным даром управлять и властвовать. В нем уживались жестокость и нежность, ум и наитие блондинки. Его ненавидели и боготворили одновременно. Недаром, однажды провожая на закате ненавистными взглядами два силуэта, покидающие в обнимку горящие Семилуки, благодарные рабы и их мучители, рабыни и их насильники – вместе, спустя месяц после ухода маленького пухлого Хозяина и огромного атлантоподобного Калигулы (по‑нашему, Коли) снесли с холма на Огибени стелу и воздвигли на ее месте удивительный памятник. Символ совместимости несовместимого. В назидание потомкам и на устрашение всем, кто приближается к Семилукам со стороны враждебного Воронежа. Жаль, что Хозяин этого не видел, он бы оценил…

Каменные мужчины, уходящие вдаль, несли в своих руках каждый свое, один – каменную бейсбольную биту, второй – каменную бутылку с каменным спиртом внутри. Да, каменные мужчины уходили в обнимку, и ничего зазорного жители Семилук в этом не видели. С одной лишь оказией, которую не удалось скрыть местному скульптору: в силу разного роста Калигула обнимал Хозяина за голову, а Хозяин Калигулу – за каменную попу. Впрочем, попробуйте сделать памятник сами, и вы поймете, как это трудно, когда дело касается настоящих мужчин…

– Так вот, – продолжил Хозяин свою историю, – это случилось еще до Воронежа, я служил в Питере, в стройбате. Ну, понимаете, устав, деды, каша да хлеб, лопата – друг солдата. Днем рыл Новый Грибоедовский канал, по ночам дрочил и дневалил, а по выходным по Питеру рассекал, девок выглядывал. Долго не везло, а потом друзья научили: ты, мол, в гражданку оденься, по‑другому относиться будут. Купил я костюмчик черный, спрятал в камере хранения на Витебском вокзале, и как в увольнение – так сразу туда да по злачным местам, переодевшись.

Хозяин отложил биту, хлебнул остывшего соснового чайку и потянулся за второй ляжкой, верзила напротив всхлипнул. Коля не издал ни звука.