Юми

– Да подожди ты хлюпать, Саймон. Все еще впереди. Как говорили в Воронеже на выборах в восемнадцатом году, «Плачь, не плачь – все равно придет Палач!» Шутка… Может, ты жрать хочешь опять? – Хозяин протянул слегка подгоревшую на костре ляжку.

Тот, которого Хозяин назвал Саймоном, сжался и затих.

– Если не хочешь, я продолжу… Так вот, однажды случилось чудо. До дембеля мне оставалось всего пару‑тройку месяцев, и на набережной Невы я встретил Ее. Мою Лену. Не правда ли, именно эстетика Питера – «На Неве я встретил Лену». Моя река рек! В общем, ее звали Еленой Васильевной Карамзеной, через «е». Маленькая черная кошечка, ангельское личико, пушок на щечках, аппетитная попка (Хозяин чавкнул), доброе сердце и громадная душа. Она работала, по ее словам, буфетчицей в интернет‑кафе Fobos на Будапештской, иногда ездила на маминой «Матильде» и папа у нее был Запрещенным космонавтом. Признаюсь, запамятовал, что это такое, но умер он, когда ей было два годика… Кажется, просто улетел в космос и не вернулся. Это почти все, что я узнал о ней за три дня наших встреч на три месяца. Первая встреча закончилась бурным сексом в какой‑то питерской подворотне. Это был божественный секс. На мне сидел настоящий ангел в черном пальто, задыхающийся от страсти, выворачивающий меня наизнанку и делавший меня зверем…

При этих словах Коля, прячущийся за спиной Хозяина, по‑кошачьи замурлыкал и утробно пробурчал что‑то невнятное. Ночной рассказчик улыбнулся и продолжил:

– В общем, моя маленькая девочка залила своей волшебной влагой всю подворотню, немного подпортила мой костюм и потом долго повторяла на каком‑то монгольском языке «янем‑йебу», «янем‑йебу», валяясь в грязном углу на битом пивном стекле и семечной шелухе, истошно утираясь между ног своим черным пальто. Потом она, не приводя себя в порядок, с белыми пятнами на черной одежде прыгнула в красную «Матильду» и умчалась прочь, а я решил, что больше ее не увижу. Никогда. Это потом я понял, что она говорила. Убей меня… Вот что она просила тогда.

Верзила Саймон снова заплакал. Тихонечко, заунывно. Коля завыл. Хозяину показалось, что где‑то вдали в деревне залаяли на луну собаки, услышав его спутников, но он отогнал от себя эту нездоровую мысль. Вскоре и Коля с Саймоном замолчали. Ни шороха, ни птичьего пения, ни стрекота цикад, ни дуновенья ветра. Тиха воронежская ночь! И Хозяин перешел ко второй главе.

– Я ошибся, думая, что она меня возненавидела. Вторая встреча состоялась на КПП, прямо на КПП, при моих офицерах и сослуживцах. Я стоял в нелепой грязной форме на плацу, а она, черноволосая маленькая красавица неслась ко мне навстречу с протянутыми руками. Я думал – я опозорен, но она сшибла меня с ног, и, свалившись прямо на меня, тяжело дыша и осыпая мою небритую физиономию поцелуями, выпалила: «Я люблю тебя, солдат! Люблю». Представляете, она пробилась сквозь охрану, увидев меня сквозь решетку ворот! Потом мы долго разговаривали с ней, она рассказала, как искала меня, как ей было плохо, как она сходила с ума, ссорилась с мамой, что у нее такого никогда не было, и за месяц поисков она прожила Совсем Другую Жизнь… На вопрос, как же ей удалось найти меня, она ответила загадкой, примерно так: «Просто однажды ты стал мне сниться. На каком‑то холме среди руин, в роскошном халате и с битой в руках, мне приснилась вывеска „Воронежский цирк“ с плакатом „Роскошь. Наслаждение. Смерть“. Ты в какой‑то машине мчишься от страшной бури, ты рисуешь картины – только почему‑то кровью, ты кормишь льва из рук, медведь держит тебя на своих лапах, слон катает тебя на своем горбу, ты убиваешь, тебя убивают… Ты снился мне каждую ночь». Так она сказала и погрустнела. Я проводил ее до ворот и больше не видел. Мою милую девочку, реку рек… Вернее, была еще третья встреча.

Хозяин помолчал недолго.

– Третья встреча была на кладбище. И это была самая страшная ночь в моей никчемной жизни… Незадолго до той ночи я разыскал ее мать, спросил, где Лена. Старая женщина долго буравила меня своим полоумным взглядом, а потом проскрипела: «Мою дочь изнасиловали и убили почти три месяца назад, молодой человек». Сначала я не поверил ей, думал, что это какая‑то нелепая шутка, ведь мы же виделись совсем недавно. Потом спросил, не рассказывала ли дочь что‑то обо мне, на что получил отрицательный ответ и какой‑то дикий смешок. Я ушел. Я решился на преступление, я подговорил своего армейского товарища и… Однажды лунной ночью, вооружившись стройбатовским арсеналом, мы отодвинули могильную плиту, на которой значилось «Е. В. Карамзена, покойся с миром». Через «е». Мы разрыли могилу и извлекли гроб. Тяжелый дубовый гроб. Мы вскрыли его и пришли в ужас: Лена лежала как живая, все тот же пушок на щеках, ни запахов, ни плесени, ни пыли, ни тем более следов разложения. Она лежала в том же самом пальто, в котором я увидел ее впервые, и на черном пальто были белые пятна спермы. Я потерял сознание… Да, лишь потом, трясясь от страха, я обратил внимание на дату ее смерти, и она совпадала с днем нашей первой встречи…

Хозяин замолчал, а тот, которого называли Саймоном, исступленно зарыдал.

– Саймон, это всего лишь жизнь, просто блядская жизнь, не надо так убиваться. Я вот любил ее неземной любовью, и то вот не плачу. И тогда не плакал. А ты, как дитя малое… Кстати, ты следующий.

Саймон взвыл еще пуще. Но маленький круглый человечек в толстовке с надписью JOHN LOCKE IS NOT DEAD поднялся, отошел от костра, над которым висел поджаренный Гарфункель, друг и соратник Саймона, пописал в темную лесную мглу, подсел к тому, кого он называл Колей, погладил его по косматому загривку, обнял его могучие плечи и положил свою голову на его запачканные землей колени.

– Знаешь, иногда ты пахнешь Леной… Когда она впервые раздвинула предо мной свои ноги в черных колготках, я с упоением вдыхал ее божественные ароматы, долго вдыхал, оттягивая волшебный миг соития. Ну, ты понимаешь меня, Коля, понимаешь. Я предавался воспоминаниям о ней не год и не два, пока не встретил тебя. Хотя… Была еще Соня, но ее историю я расскажу как‑нибудь в другой раз. Она была, а ты есть. И теперь эти запахи ожили, я просто тону в этой радости.

Юми по имени Калигула по‑кошачьи замурлыкал.

– Моя тонкая сущность и нежнейшая душа заставляют меня поверить в то, что наконец‑то я живу полной жизнью, настоящей, не иллюзорной, как в Семилуках… Слушай, Коля, а давай еще выпьем. Хороша моя настоечка, не подвела огибень‑трава!

Хозяин потянулся за бутылью, плеснул вонючую жидкость в два стакана и один протянул Калигуле. Чудовище глотком опорожнило емкость и удовлетворенно крякнуло.

– Вот и пришла твоя очередь, Саймон, – Хозяин спокойно подошел к костру, достал спрятанный в голенище охотничий нож, вытер его о край зеленой толстовки, взглядом оценил вес и рост верзилы Саймона, привязанного к дереву, разорвал на нем рубаху, потянулся за соусом и облил им подрагивающий живот.

Саймон затрясся всем телом.

– Мне не нужны от тебя душещипательные истории, Саймон, у меня их вагон. Просто – ты следующий… Кстати, в детстве я очень любил одну песенку. Она называлась «Миссис Робинсон», а пели ее Саймон и Гарфункель, как значилось на советских пластинках. Саймон и Гарфункель, парни из рабочих кварталов. Все время им не везло: то «Оскар» они проспали из‑за чрезмерного увлечения алкоголем, наркотиками и женщинами, то фирма грамзаписи «Мелодия» выпустит мою любимую «Миссис», а в исполнителях значится какой‑то «Zе Битлз». Много чего несправедливого с ними было, однако ж до ста лет дожили, первое Давление их убило… К чему это я? Ах да, иногда несправедливость способствует долголетию, но не в вашем случае. Не плачь, Саймон, просто – ты следующий.