Забытые по воскресеньям

Элен прижимается губами к доске, поднимается на цыпочки и начинает лизать ее, как зверек, но понимает, что фраза написана слишком высоко, и залезает на учительский стул. Она слизывает буквы всех цветов – красные, синие, зеленые – и глотает их, чтобы отравиться их ядом. Она плюет на доску. Чтобы буквы легче проскальзывали в горло, трется губами о заглавные буквы, точки и запятые.

Доска чиста, рот Элен окрасился во все цвета радуги, она возвращается за свою парту у дальней стены класса. Напротив дровяной печи. Элен ждет смерти. Она сидит с прямой спиной и ждет, чтобы проглоченные слова убили ее. Навсегда. Завершив работу, начавшуюся в первый день в школе.

На Элен тогда было прелестное, как у Красной Шапочки, платье (так сказала мама, сидя за швейной машинкой), но она не знала, что Злой Волк превратится в Большую Черную Доску.

Смерть так и не приходит за девочкой. ОНРАЗБИМАЛЕГОРМОКА не имеет силы смертоносной таблетки, а Элен думала, что оно прикончит ее так же быстро, как свинью, которую соседи забивают раз в год ударом в затылок.

Она не уйдет из класса, пока не умрет.

Элен решает выпить чернила из всех чернильниц, стоящих на партах, а закончить чернильницей учителя. Тогда она уж наверняка умрет. А если не выйдет, придется проглотить швейные иголки, которые она всегда носит в кармане, чтобы сильно уколоть себя в ногу, если станет невмоготу с животом.

Она встает, откидывает крышечку чернильницы с первой парты, где сидит лучшая ученица Франсин Перье. Ей все удается, и она не делает помарок. Ни одной. Учитель всегда улыбается этой девочке, ее почерк напоминает полет птицы, а голос – мелодию, когда она читает вслух, не запинаясь и правильно интонируя каждую запятую.

Элен касается губами чернильницы Франсин Перье с мыслью о еще двадцати семи и внезапно вздрагивает, испугавшись непонятного звука. Что‑то ударилось о стекло одного из окон. Камень? За ней наблюдают? У Элен заходится сердце. Она ставит чернильницу на место и прячется под учительский стол.

Проходит десять минут. Ни звука.

В конце концов она вылезает из укрытия и подходит к окну. Снаружи никого. Двор пуст. Со старого дуба облетают последние листья. Элен провожает взглядом полет одного из них. Он спускается на землю одновременно с наступлением ночи. Листок касается белой лужицы. Элен смотрит на нее несколько секунд и понимает, что это птица, упавшая на землю. Она еще жива. Девочка бежит во двор по коридору с пустыми вешалками. Сегодня она не надела плащ, чтобы не пришлось оставлять его в коридоре, ведь так кто‑нибудь обязательно заметил бы, что она задержалась после уроков.

Под дубом Элен останавливается в нескольких сантиметрах от птицы. Это чайка. Ее чайка! Та, что с детства тенью следует за ней. Та, на которую она смотрит в небе, когда хочет отмыть глаза от нечитаемых фраз. Та, которую она показывает в своем театре теней на стене мастерской. Чайка существует. Она не плод ее воображения. Чайка ранена, но жива. Она смотрит на Элен, приоткрыв клюв, и дышит прерывисто, как будто не может совладать с сердцебиением. Кажется, чайка больна, а Элен вдруг понимает, что птичка бросилась на стекло, вызволяя ее из проклятой школы. А может, решила умереть одновременно с ней.

Чайка и девочка смотрят друг на друга. Элен опускается на коленки, но не решается коснуться маленького тельца, боится сделать еще хуже, но и оставить ее не может.

У Элен нет ни братьев, ни сестер. Нельзя бросать своего двойника.

В конце концов она осторожно берет чайку в ладони и опускает в большой внутренний карман блузы, поближе к сердцу.

 

Глава 11

 

Комната № 19.

Голубоглазый призрак здесь, сидит рядом с Элен. Он закрывает книгу, которую читал ей.

– Еще раз – последний – прошу прощения за то, что приняла вас за Люсьена.

– Бывает, я тоже путаю людей.

Ему не кажется странным, что я могла принять его за человека, которому, будь он жив, исполнилось бы… сто два года. Он проводит рукой по волосам – я впервые вижу этот жест, но он мне кажется привычным.

– Откуда вам известно, день сейчас на ее пляже или ночь? Мне она сегодня не сказала ни слова. Похоже, спит.

– На пляже Элен всегда белый день.

– Давно она… Ну, на…

– В отпуске? По‑моему, они гуляли там с Люсьеном в 1936 году.

Он долго молча смотрит на нее, потом переводит взгляд голубых глаз на меня. Голову даю на отсечение, что море Элен в точности того же цвета, что его глаза, поэтому она никогда не вернется.

– Откуда вы знаете?

– Она много со мной разговаривает.

– Правда? И что еще вы от нее слышали?

– На пляже… отцы семейств бегают за мячиками, а матери пьют прохладительные напитки. Взрослые ребята слушают модные хиты или проматывают кассеты… Иногда она спотыкается о гальку и шепчет: «Ай, больно! Какие они сегодня горячие!» или «Черт, я наглоталась песка!». Бывает, Элен общается с окружающими – мороженщиком или женщиной, расстелившей полотенце рядом с ней. Элен спрашивает: «Вы часто сюда приходите?» Отвечают ей редко.

Призрак молчит, пока я наливаю в графин свежую воду.

– Не мы должны читать ей романы, а она нам, – говорит он.

Звучит забавно, но я не смеюсь – уж слишком впечатлили меня его голубые глаза. Обычно к такому привыкаешь, но мое смятение только усиливается.

– А… что она делает на пляже?

– Читает любовные романы, пока Люсьен с малышкой купаются.

Он в изумлении – не ждал, что я отвечу, а вопрос задавал «в никуда».

– С малышкой?

– С Розой. Вашей матерью. Ведь Роза – ваша мать?

– Да.

Я осторожно, по глоточку, помогаю Элен утолить жажду, думая: «Он наверняка считает нас обеих сумасшедшими…»

– Какие именно любовные романы?

– Те самые, которые ваша мать читает ей, когда приходит сюда.

– Вы будто зарифмованную инструкцию сейчас произнесли.

Да, он из нашего мира, где не принято верить своим глазам. Из мира идиотов, наивных простаков, оптимистов.

 

Глава 12