Замок из стекла
…С войны меня переправляли на корабле. Весь путь я провёл почти без сознания. А обнаружил себя лишь в ослепительно‑белой больничной палате. Там было белое абсолютно всё – стены, потолки, простынь. Даже горшок с цветком на подоконнике был тоже белый. Железная кровать была покрашена белой краской. А нестерпимый яркий солнечный свет заливал собою всю эту белизну. Вот тогда я действительно в первый момент подумал, что очутился в раю.
Правда, боль во всём теле быстро вернула мне осознание реальности. Мой врач потом объяснила мне всё, что произошло. Высокая женщина средних лет, с приятным лицом, светлыми волосами, едва выбивавшимися из‑под больничного чепчика, и большими голубыми глазами, она была под стать этой палате: такая же светлая, но холодная. Хотя её глаза смотрели на меня заботливо и участливо.
Миссис Коултер сидела на краю моей кровати, смотрела на меня и рассказывала о том, сколько рёбер у меня сломано, как долго будут заживать мои ноги и левая рука, сколько понадобится времени и какой режим, чтобы поскорее восстановиться от сотрясения мозга. А ещё она рассказывала о тех, кто был рядом со мною. Вернее, о том, что кроме меня никто не выжил. Меня единственного смогли спасти. И я непременно выздоровею и даже когда‑нибудь смогу ходить.
– Нэттинел… Мистер Аррен! Вы меня слышите? Вы слышите, что я говорю вам?!
Я с трудом оторвался от своих мыслей и молча поднял глаза на медсестру, что возвышалась надо мной. Теперь я сидел в инвалидном кресле в парке перед больницей. Впрочем, парком это было назвать сложно: это был огромный луг с дорожками для прогулок пациентов. Там, где заканчивались дорожки, резко начинался густой еловый лес, за которым возвышалась громада Карстайна. Горы полукольцом закрывали северное направление от больницы. А на юге расположился небольшой город на берегу этого холодного моря, по которому я прибыл сюда. Меня отправили первым попавшимся кораблём подальше от линии фронта – на меня больше не рассчитывали.
Здесь легко было разделить свою жизнь на «до» и «после». Здесь не раздавалось выстрелов и не кричали раненые. Но здешний мир казался мне бесцветным. Я застрял в этом безвременье, словно муха в янтаре. Я не умер, но уже не жил. Словно некая пограничная просека между прошлым и будущем, которое не факт, что настанет. Я даже словно потерял способность различать краски. Нет, я не стал видеть хуже, это мир стал чёрно‑белым в моих глазах. Серые люди и серые деревья – всё казалось мне бесцветным. Мне не нравились эти люди, мне не нравилось это место, но мне некуда было деваться отсюда.
Здесь были чистые одежды и вода из крана. А ещё здесь было тихо, и отсутствие взрывов меня оглушало. И не было ничего, что напоминало бы о войне. Только глаза местных жителей иногда выдавали их чувства и эмоции, когда они глядели на меня. Ведь я вернулся с войны живым, а они хотели, чтобы на моём месте был их сын, муж, отец…
– Мистер Аррен, уже холодает. И я должна отвезти вас в помещение. Вам не следует так долго оставаться на улице. Но я вам это уже говорила, – с упрёком в голосе произнесла медсестра Роуз.
Я, глядя на неё, в очередной раз задумался о том, насколько маленьким и тщедушным я кажусь в своём инвалидном кресле на фоне этой пышущей жизнью, дородной дамы. Одна её нога, выглядывающая из‑под строгой юбки медсестры, казалась мне толщиной с моё туловище.
Миссис Роуз и не ждала от меня какого‑либо ответа на её слова: здесь все привыкли к моему молчанию. Она просто взялась за ручки моего кресла и повезла обратно в здание больницы, по дороге неспешно рассказывая о том, что осень выдалась в этом году холодная в их краях. И зима, видимо, придёт намного раньше срока. Скоро весь Карстайн покроется белым одеянием. А она ещё не закупила провизии в кладовую. Ведь зимой здешний городок часто оказывается отрезан от цивилизации метелями и буранами. Поэтому к зиме лучше иметь лишнюю коробку консервов, чтобы без проблем переждать пару‑тройку дней.
