Змей, умеющий говорить

Над столицей мире зашло солнце, в харчевне “Гусиная печень” зажгли несколько больших масляных ламп. Поддев двузубой вилкой кусок рыбы в винном соусе Герман внимательно рассмотрел его со всех сторон, отправил в рот и начал медленно пережевывать.

– Когда перерезаешь горло, как бы аккуратно не орудовал ножом, а кровавых брызг не избежать, – сказал Фемел, зачерпнув деревянной ложкой белую фасоль, обжаренную с луком. – Следы крови можно смыть водой.

– А кровь как вынести?

– В кувшине. Или в нескольких кувшинах.

– Значит, у нас, на сегодняшний день, вернее ночь, двое подозреваемых: шлюха и водонос. Вот как это могло быть: разносчик воды поднялся на второй этаж постоялого двора, продал часть воды нескольким постояльцам, они, как раз, дали показания Черепахе, что покупали воду тем вечером, затем он спрятался в комнате, закрытой на ремонт. Их будущая жертва в сопровождении шлюхи с пьяными криками и смехом, то есть их было хорошо слышно, прошли в свою комнату, там они продолжили выпивать. Предположительно, в кружку жертвы было добавлено какое‑то вещество, с помощью которого его отравили или усыпили. Водонос вышел из своего укрытия и помог шлюхе подвесить жертву вверх ногами. Потом они перерезали ему горло, спустили кровь в какой‑то сосуд, замыли или затерли брызги крови, если они были, и, неизвестным нам способом, покинули постоялый двор.

– Звучит правдоподобно, – сказал Фемел.

– Хозяин постоялого двора Аполлоний умер во время пытки, ничего не рассказав.

– Как это… умер? – Фемел от удивления не донес ложку с фасолью до рта.

– Черепаха, этот лысый дурак, заигрался в свои игры и упустил Аполлония. Тот сбежал от своего мучителя туда, откуда достать его никак не получится. И унес свои тайны с собой. Но это половина беды. Вторая половина состоит в том, что эпарх города уже доложил о странных убийствах с кровопусканием туда… – Герман глазами показал на потолок харчевни, – и там… В общем, есть мнение, что все это связанно с колдовством. Человеческая кровь используется в черных обрядах. Хорошо, если колдовство будет направлено против опостылевшего мужа, а если захотят навести порчу на божественного василевса или христолюбивую василиссу? И там… повелели распутать это дело в кратчайшие сроки и наказать виновных смертью, – Герман говорил тихо, но не шептал. Шептать было нельзя. В большом зале харчевни, наметанным глазом, он заметил нескольких нотариев‑скорописцев, подслушивающих разговоры, и скрытно, держа руки под столом, их записывающих. Шепот привлекал внимание. – По городу уже ходят нехорошие слухи, и, если мы найдем еще нескольких обескровленных трупов, а утаить это будет сложно, горожане быстро найдут виновных в бедствиях, обрушившихся на империю и город. Для начала, перебьют евреев и венецианцев, обвинив их в подорожании продуктов, падеже скота, нашествии врагов, распятии Христа, и, кто его знает, в чем еще. Потом начнут выковыривать брусчатку, снимать черепицу с крыш и бросать все это в солдат. И это на фоне стоящей, практически под стенами города, западной армии.

– Откуда ты знаешь о докладе эпарха туда? – спросил Фемел.

– Лягушка наквакала, – ответил Герман.

Из кухни слышалось шкворчание жарящихся на сковородах потрохов. Пьяный размеренный гомон в зале чередовался со взрывами хохота. За соседним столом играли на деньги в кости. В дальнем темном углу кого‑то неторопливо били.

– Несколько дней назад ограбили большой мучной склад в порту. С помощью нескольких больших лодок в течение ночи перевезли мешки с мукой на галеру и, нырнув в туман, исчезли, – сказал Фемел.

– Это только начало, – сказал Герман, отпил тощего вина из кружки и сплюнул на земляной пол, устланной гнилой соломой.

– В тебе сидит нечистый! Ты проклят! И ты проклят! И ты! И ты! Дети сатаны! Исчадия ада! Вы все одержимы! – возле прилавка на полу сидел известный в городе и далеко за его пределами юродивый по имени Власий. Хозяин харчевни пригласил его торговать вареными бобами. Несмотря на то, что большую часть бобов Власий съедал сам или раздавал бесплатно всем желающим, хозяин харчевни не прогонял его. На юродивого приходили посмотреть, спросить совета, взять благословения, а за одно пропустить кружку вина. – Этот город проклят, и вы все вместе с ним! Скоро раздадутся крики ужаса и мольбы, чтобы горы обрушились и покрыли вас, чтобы море нахлынуло и поглотило вас, только бы прекратились ваши мучения! Покайтесь пока не поздно! Обратитесь ко Господу! – Власий замолчал и начал чесать спину о деревянную стенку прилавка.

– Скажи нам слово истины, отец Власий, – раздались пьяные голоса, – давай, не стесняйся!

– Божественный василевс… божественный василевс… – ворчал Власий, обгрызая грязные ногти. – Он отец наш, а мы дети его! Дети отвечают за грехи отцов! Отвечают, я вам говорю! Мы страдаем за грехи отца нашего, божественного василевса! И ты отвечаешь! И ты! И ты! Божественный василевс развелся и женился во второй раз! Не было такого от сотворения мира, чтобы василевс грешил, а народ не постигла кара!

– Вот уже и честь василевса затронули, – сказал Герман, осматривая плохо освещенное помещение харчевни.

Юродивого слушали. Опасные развлечения опьяняли сильнее вина. Марание достоинства василевса наказывалось смертной казнью после длительной пытки. Не донесшие об этом преступлении приравнивались к соучастникам.

– Отец Власий, – пробасил хозяин харчевни из‑за прилавка, – прошу тебя, не трогай василевса. Ты навлечешь на нас беду. Лучше расскажи нам что‑нибудь утешительное и душеспасительное.

– Не мешай ему, хозяин, – пьяно брызжа слюной заорал один из посетителей. – Пусть еще скажет.

– Это кто там пищит? – хозяин харчевни очень быстро приходил в бешенство, а тяжесть его большого волосатого кулака была хорошо известна среди посетителей. – А я вот сейчас тебе передние зубы выбью, чтобы тебе пищать было удобнее!

– Ты не прав, хозяин, – продолжал упорствовать пьяный, – пусть святой человек говорит. Если он замолчит, тогда камни заговорят.

Выйдя из‑за прилавка, хозяин харчевни за шиворот выволок на улицу перебравшего посетителя, вернулся обратно и занял свое место за прилавком.

Власий выбирал вшей из грязного хитона, количеством прорех похожего на рыболовную сеть, давил их и приговаривал: «Жирные трещат громче, тощие – тише… жирные трещат громче, тощие – тише».

– Он, случайно, не в нашем ведомстве работает? – спросил Фемел у Германа, кивнув на юродивого.

– Скольких ты видишь? – спросил Герман.

– Кого? – не понял Фемел.

– Соглядатаев.

– Одного. Вон тот, с повязкой на глазу. Все время держит обе руки под столом. На ощупь записывает, – ответил Фемел.

– А я вижу еще одного. Ничего не пишет. Наверное, память тренированная. Запишет позже.

– Как ты его определил? – спросил Фемел.

– Я часто здесь бываю и постоянно его вижу. Мне кажется, он не озабочен добыванием денег на еду и вино, проводит здесь дни напролет.