Змей, умеющий говорить

Фемел промолчал.

– Не хочешь разговаривать, ну, и ладно.

Какое‑то время они шли молча, но похмельная хандра, мучавшая Германа, не позволяла надолго держать рот закрытым.

– Я вдруг понял, что ни разу не видел тебя, посещавшим бордель или… церковь. Ты евнух или все‑таки еретик? Или все разом? Да, что же ты молчишь, исчадие ада!? В пекло и тебя, и всех твоих родственников до третьего колена!

Наконец они вышли на широкую, мощеную булыжником улицу, ведущую к Бронзовым воротам.

– Я знаю, почему твои руки покрыты красными пятнами. Выглядят они, кстати сказать, довольно мерзко, и, наверняка, нестерпимо чешутся. О чем это я? Ах, да! Господь поразил твою кожу из‑за твоего невыносимого нрава. Вместо того, чтобы угождать своему начальнику, то есть мне, трепетать передо мной и заискивать, вместо всего этого, ты назвал меня деревянным чурбаном. Ты думаешь, я не слышал, как ты обозвал меня в моем же доме!? Напрасно, очень напрасно тебе даровали свободу. Рожденный рабом и умереть должен в рабском состоянии. Свобода вскружила тебе голову. Ты думаешь, что…

– Вон Бронзовые ворота, – перебил Германа Фемел. – От ворот до первого перекрестка, затем направо и через двести шагов – постоялый двор. Клоповник, где все это произошло, называется “Хрустящая корочка”.

– Я надеюсь, ты приказал воинам, никого не впускать и не выпускать?

– Да, господин. Как я вам уже говорил, хозяина постоялого двора от Бронзовых ворот до “Хрустящей корочки” проводили двое. Они же должны охранять постоялый двор до нашего прихода. Вы желаете сначала поговорить со стражниками? Тогда поднимемся в башню.

– Нет. Пойдём на постоялый двор.

 

Глава 2

 

Пеньковая веревка обвила ножку кровати сложным узлом. Натянутая как струна, она опоясала потолочную балку и свисала за ее край на один локоть. На веревке, привязанный за ноги, висел труп человека с перерезанным горлом. Его ладони касались пола.

– Молодой совсем… – пробормотал Герман присев перед трупом на корточки. – Что видишь Фемел?

– На полу нет крови. Доски недавно скоблили и на их желтой поверхности не скрылась бы и капелька крови, не говоря уже о потоке, льющемся из перерезанного горла. Но ее нет.

– Но ее нет… Куда же она делась? Что говорил хозяин постоялого двора насчет криков и прочего шума доносившихся из комнаты этого несчастного?

– Никто не кричал, – ответил Фемел.

– Никто не кричал и руки у несчастного не связаны, значит он не сопротивлялся. Почему?

– Может быть он знал убийцу, – ответил Фемел. – Но, когда тебе режут горло, поневоле будешь сопротивляться.

– Пожалуй… – согласился Герман. – Если бы убийца подкрался к нему сзади и внезапно перерезал горло все было бы в крови. Нет, он подвесил его за ноги к потолку, подставил какую‑то посудину под голову, взял этого несчастного за волосы и оттянул его голову назад и вверх, и аккуратно перерезал горло. Судя по краю надреза, убийца сделал это тонким острым клинком, или бритвой.

– Или убийцы, – добавил Фемел. – Мы не знаем сколько их было.

– Верно, друг мой, верно. Мы не знаем… – Герман встал и подошел к столу, стоявшему у окна. – Одна чашка, одна тарелка… ел он в одиночестве. Сколько постояльцев проживало в этом клоповнике? – спросил Герман у Фемела.

– Пятеро. Один сбежал. Все проживали на втором этаже. На первом этаже – хозяин постоялого двора с женой. Слуг у них нет.

– Итого, пятеро постояльцев, включая убитого, а комнат шесть. Почему хозяин ее не сдавал?

– Сейчас я у него узнаю, – ответил Фемел.

– Да, и еще… Найди какой‑нибудь мешок и сложи в него посуду со стола, есть кое какие мысли… Кроме того, отпили ножку кровати и перережь веревку, идущую от узла, мне нужен узел.

– Я понял, господин. Но сначала я выбью пыль из хозяина этого клоповника.

Спустя пару минут с первого этажа раздались вопли и мольбы о пощаде.

– Неужели сложно было заткнуть ему рот какой‑нибудь тряпкой… – проворчал Герман выходя из комнаты.

Герман прошел по узкому коридору, ориентируясь на звуки ударов и крики, спустился на первый этаж по шаткой, отчаянно скрипящей лестнице и оказался на грязной кухне. Пожилой человек стоял на коленях, закрывал ладонями разбитое в кровь лицо и умолял о пощаде. Смуглая кожа, большой нос и лукавые, несмотря на весь ужас происходящего, глаза‑маслины выдавали в нем грека. Фемел ничего не спрашивал, методично и спокойно избивал хозяина постоялого двора, приводя его в нужную степень готовности.

– Что ты делаешь!? – закричал Герман и безуспешно попытался защитить хозяина постоялого двора от продолжавшего избиение Фемела. – Имей уважение к его сединам!

– Спаси меня! Убивают! – хозяин постоялого двора встал на карачки и пополз к своему спасителю.

Фемел отвесил хозяину удар ногой под рёбра, отер кровь со своих рук льняным платком и отошёл в угол кухни.

– Успокойся, несчастный! – сказал Герман, присел на корточки и обнял хозяина постоялого двора руками, как квочка закрывает своими крыльями цыплёнка увидев в небе коршуна. – Перестань рыдать и назови свое имя.

– Спаси меня! – продолжал надрываться хозяин. Он пускал кровавые пузыри из носа и вытирал крупные слезы, бегущие по щекам. – Это разбойник! Это демон, а не человек! Меня! Старика! Позор! Какое унижение! Где стража!?

– Не бойся, несчастный! Если ты честно ответишь на мои вопросы, клянусь тебе святой Софией, он не убьет тебя, а если нет… От вида крови он приходит в исступление! – сказал Герман ласково гладя хозяина по голове.

Злобно сверкая глазами Фемел, пошевелился в углу, и хозяин закричал от ужаса закрыв лицо окровавленными руками.

– Все скажу, но пусть он уйдет!

– Я не могу ему приказывать… – ответил Герман. – Скажи мне, как тебя зовут?

– Аполлоний! Имя мое – Аполлоний!

– Откуда ты родом, Аполлоний? – тихим голосом спросил Герман.

– Из Афин, мой господин! Вот уже двадцать лет я живу в столице мира, и если вы меня пощадите, то проживу еще тридцать!

– Вытри свои сопли, подтяни слюни и хорошенько вспомни, что вчера произошло в комнате, которая расположена аккурат над твоей кухней. Не советую темнить Аполлоний. Не советую. Или это ты убил того несчастного, который висит вниз головой без единой кровинки в теле? Отвечай, куда кровь дел? Обжарил с чесноком и скормил другим постояльцам? – все тем же тихим голосом спросил Герман.

Вокруг сидящего на полу хозяина постоялого двора образовалась лужа мочи.

– Да будь ты проклят! – с отвращением прошипел Герман и отошел от Аполлония на несколько шагов.