Змей, умеющий говорить
– Милостивый господин, да разве ж я мог!? Это же не коза, купленная на рынке! Это же человек!
– С тебя станется… – проворчал Герман.
– Клянусь Богом, это не я!
– А кто тогда?
– Милостивый господин, я как увидел этот смертный ужас, это изуверство, я чуть из окна не выпал, когда кричал и звал на помощь! Доходы падают, налоги растут, а тут такое! Хорошо, что другие постояльцы не сбежали, кроме одного негодяя, который улизнул и не заплатил за последние два дня, а у меня, к сожалению, не было возможности гнаться за ним. Этот плут, этот пройдоха побежал в сторону пригорода, а я, наоборот, к городской стене. Я как честный человек и гражданин хотел остаться охранять проклятый труп, словно он мог сбежать, но потом я подумал, что нужно задержать убийцу и высунулся из окна, призывая на помощь. Смотрю и вижу спину этого негодяя, который не заплатил. Я ему кричал, да, где уж там. Он только раз оглянулся и дальше бежать. Добрые люди попытались его задержать, но он сунул одному и другому кулаком по рожам, они и отстали. А потом я выбежал из дома и побежал к городской стене.
– А у него было что‑нибудь в руках?
– В руках… – задумался хозяин. – Он и правда, что‑то прижимал к груди. Но со спины я не увидел, что именно. За что, господи, ты караешь меня так строго!? За что!? Вино я почти не разбавлял, масло почти не горчило, мясо почти не воняло, клопы в постелях почти не кусались, солома в матрасах почти не сгнила! За что, господи, ты послал мне такое тяжкое испытание!?
– Кто он? Тот, кто сбежал…, кто он? – продолжал допрос Герман.
– Так чтобы точно, то я не знаю. Судя по виду, – обычный горожанин, но деньги у него водились. Заплатил мне два золотых за проживание и питание, а при нынешних ценах этого хватило только на неделю. Я пытался подробнее расспросить, но он поведал мне только, что спасается от военной опасности с запада. Вот и всё. Два золотых… два золотых!
– Вот эти золотые и будут тебе, как покойнику на глаза, платой Харрону.
– Не губи меня, милостивый господин!
– Хватит причитать. Вспоминай, как он выглядел.
– Обыкновенно выглядел… два глаза, два уха, рот и нос.
– Волосы какого цвета?
– Рыжие, как у собаки, и лоб все время был закрыт повязкой.
– А шрамы или татуировки?
– Не замечал… Он редко выходил из своей комнаты. Жена моя забирала грязную посуду и приносила ему еду. Вот и все, мой господин. Может быть он общался с кем‑нибудь из постояльцев, не знаю…
– Что можешь сказать об убитом?
– Пьяница и развратник! Господи, прости мне эти слова о покойном, но повторю их еще раз: пьяница и развратник!
– Чем он зарабатывал на жизнь?
– Играл в кости в портовых харчевнях. Обирал моряков и торговых гостей. Негодный человек, прости меня, господи. А денег у него было иногда… – Аполлоний закатил глаза. – Я столько никогда не видывал, а потом пусто! Полный кошель, а потом пусто! Но в его последние дни деньги у него были – это точно!
– Когда ты зашел в комнату убитого, кошель с деньгами не попался тебе на глаза?
– О, нет, мой господин! Я так думаю, – Аполлоний перешел на шепот и воровато оглянулся, – что этот негодяй, сбежавший в ночи, и кошель с золотом украл, и убийство совершил!
– Ясно. Как звали убитого?
– Димитрий.
– А сбежавшего постояльца?
– Ерофей из Никеи, мой господин.
– Ясно. Еще несколько вопросов, мой друг Аполлоний… Зачем ты среди ночи пришел к Димитрию? Ты что‑то услышал или увидел? Что тебя обеспокоило, мой друг, Аполлоний, что заставило тебя покинуть теплую постельку? – спросил Герман, ласково поглаживая Аполлония по голове. – У тебя такой чистенький ночной хитон, дорогой мой Аполлоний. Чистенький и гладенький, приятно посмотреть.
– Он из льна, мой господин, поэтому гладкий, – ответил хозяин постоялого двора, со страхом глядя на стоящего у стены Фемела.
– А сзади твой хитон в грязи и пыли, как будто ты вытирал им пол, лёжа на спине. Фемел, – обратился к помощнику Герман, – когда ты его бил, он падал на спину?
– Нет. Я ударил его в живот, и он упал на колени. Затем я нанес ему несколько ударов в голову правой рукой, а левой держал за шиворот.
– Это точно?
– Совершенно точно. Я за это ручаюсь.
– Значит ты мне лжешь, мой друг Аполлоний. Оторви ему голову, Фемел, – приказал Герман.
Отделившись от стены, Фемел ударил ногой в лицо сидящего на полу хозяина постоялого двора. Охнув он опрокинулся на спину и потерял сознание.
– Не убил? – спросил Герман.
– Нет, – с видом знатока ответил Фемел. – Минут десять полежит, а потом очнется и зальет все слезами. А что не так с его ночным хитоном?
– Когда я осматривал комнату убитого, заглянул под кровать. Там кто‑то недавно лежал, судя по местами стертой пыли и сметенной паутине. Переверни на живот эту сволочь, давай осмотрим его спину. Ну, вот… – сказал Герман Фемелу, осмотрев грязный ночной хитон хозяина постоялого двора. – Это не уличная грязь, это пыль, копившаяся под кроватью годами.
– Когда он очнется, я выбью ее из него до последней пылинки, – злобно проговорил Фемел.
– Я думаю, это не понадобится. Он и так все расскажет. Всегда рассказывают. Бывают, конечно, случаи… уникальные, но не в этот раз. Помнишь, мы отдали Черепахе молодую служанку? Она прислуживала в доме патрикия Кирилла, обвиненного в заговоре против солнцеподобного. Патрикий, помнится, сознался сразу во всем, Черепаха ни разу до него не дотронулся, не успел просто, а вот служанка… Она держалась долго. Очень долго. До самого перехода из жизни временной в жизнь вечную. Черепахе очень нравится, когда не сдаются.
– Да, я ее помню.
– Я всех помню. Всех до единого. И этого буду помнить. А ты будешь его помнить?
Фемел отрицательно покачал головой.
– Ну да… ну да… Приходит в себя.
Хозяин постоялого двора застонал, открыл глаза, перевернулся на живот, встал на карачки и пополз к выходу.
– Друг мой, ты куда собрался? – спросил Герман.
– Спасите! На помощь! – кричал хозяин постоялого двора не переставая ползти к выходу.