Звонок на экзамен

– Только благодаря вашей помощи я научилась составлять методички, – говорила молодая преподавательница физики.

– Спасибо вам за все от всей нашей семьи, – это уже были слова англичанки Надежды Олеговны.

Судомеханик Глазырин напутствовал Суходнищеву словами:

– Ты молодец, отстояла свою точку зрения, не сдалась, так держать!

– Удачи вам и всего наилучшего в дальнейшей жизни, – сказала экономист Нелли Павловна.

Тут же послышались самые лучшие пожелания, напутствия, но никто, никто не сказал чего‑то вроде «оставайтесь, Светлана Ивановна, мы вас поддержим и еще повоюем». Хотя, наверно, это было бесполезно.

У меня тоже промелькнула мысль сказать Суходнищевой на прощание что‑нибудь оптимистичное, но сколько я ни думала, а никаких хороших слов у меня для нее не нашлось.

Наконец стали спрашивать, что же она теперь будет делать, куда пойдет.

– Может, дома буду сидеть, меня муж обеспечивает.

Я чуть не расхохоталась. Про мужей можете мне не рассказывать, – все, что они зарабатывают, уходит на них самих и на детей. А если муж прямо миллиардер, то что она вообще забыла в этом колледже на целых тридцать три года?

– А может, репетиторством буду заниматься, – продолжала Суходнищева, – не знаю пока еще точно.

Через пару месяцев дошли слухи, что она устроилась в какой‑то лицей и преподает там математику. Ругает тамошних студентов, якобы они в разы хуже тех, с которыми она сталкивалась в нашем колледже, в коллектив влиться не может, все вокруг чужие, много молодых, неопытных.

А ее любимые девочки забыли о ней в тот же день. Ни разу не слышала от них ни единого слова о бывшем кураторе.

На выходе из преподавательской сталкиваюсь с Евгением Владимировичем.

– В вашей группе все оформили Пушкинскую карту? – спрашивает он после обычных приветствий.

Евгений Владимирович мне очень симпатичен, это блондин средних лет, бывший военный, очень доброжелательный человек. Это же он однажды заступился за меня перед директрисой.

– Да, конечно, – отвечаю я на ходу, – скоро принесу отчет.

На самом деле в моей группе всего двое человек оформили эту карту, наших студентов не заставишь ходить в театры и на выставки.

Сообщение от Гоши: «Дедушка опять напился». За этими сухими словами стоит просто вопль отчаяния. Бедный мой сынок и мама опять вынуждены нянчиться с папой.

Папа напивается примерно раз в два месяца, вроде не так уж часто, но каждый раз это целая драматическая эпопея. Сначала он носится в магазин за бутылками. Пьет он исключительно водку, никакие легкие напитки не признает, хотя я уже много раз ему говорила, что то же самое пиво гораздо легче переносится. Пытался одно время таскать домой собутыльников, но я быстро объяснила, чего стоят такие люди, рассказав протрезвевшему папе, как они внаглую опустошали его кошелек, пока он спал, и собутыльники исчезли. Пьет с тех пор один, но очень много. На второй день силы его начинают покидать, и тогда он изводит окружающих, чтобы сбегали ему за бутылкой. Произносит одни и те же фразы: «Ты в магазин пойдешь?» или совсем уж бессмысленное: «Военно‑морской флот! Гуляет». На третий день он начинает валяться на полу и еле слышно произносить, что ему плохо. К ночи давление поднимается настолько, что приходится вызывать «скорую». Наутро он выздоравливает и клянется, что «больше никогда и ни за что». Однако, через пару месяцев повторяется то же самое.

Попадаю во двор на улице Карманова.

И вдруг сама собой в ушах начинает звенеть музыка из песни Эдиты Пьехи «Где этот город, которого нет».

Двор моего детства.

Вот здесь стоял стол и лавочки вокруг него. Как сейчас помню, в тени густых деревьев на этих лавочках сидели мужчины среднего и пожилого возраста, азартно играли в «домино», обсуждали разные темы, курили. И мой дедушка там постоянно сидел, хотя и не играл никогда.

Кажется, вот сейчас сосед дядя Петя крикнет своей жене, которая развешивает белье на балконе: «Рыбочка, сбрось двадцать копеек, я за хлебом схожу» и подмигнет приветливо прохожим. Их семью так и прозвали «рыбочками», можно было услышать, например – «рыбочки на дачу поехали, а их сын девчонку привел, музыку включили». Никто ведь про политику тогда не говорил, интересы были вполне мирные и благополучные.

Или выйдет тетя Надя со второго этажа и угостит бесподобно вкусными пирожками, поговорит с нами, детьми. Ее внук Андрей был старше нас, уже учился в техникуме.

На этой лавочке у подъезда часто сидел старик в кителе, увешанном орденами и медалями. Он был весь седой, разговаривал редко. Его внуки дружили с моим Мишей, и однажды они натворили что‑то, видимо, серьезное, потому что Миша не хотел возвращаться домой, опасаясь, что отец его убьет.

Тогда Григорий Иванович (так звали деда) поинтересовался у Миши:

– А что, он такой злой, бьет тебя?

– Ну да, – признался паренек, – он хватает провод от чайника и начинает избивать. Я бегу на балкон, прыгаю со второго этажа, и весь в крови, убегаю к друзьям на несколько дней.

– Сейчас я пойду с ним поговорю, – поднялся с лавочки старый орденоносец.

Вернувшись, сказал:

– Иди домой, больше он тебя никогда не тронет.

Миша так и не узнал, что же именно Григорий Иванович сказал тогда его отцу, но факт остается фактом – больше отец никогда не поднимал руку на своего сына. Словами ругал, а бить не пытался. По сей день Миша и его друзья – внуки Григория Ивановича – строят предположения и догадки, что же такого в тот вечер было сказано суровому папаше.

В то время было еще много живых настоящих участников Великой Отечественной Войны. У меня самой дедушка первые дни войны провел в окопах, но вскоре был переведен личным водителем полковника СМЕРШа. Его младший брат погиб в боях за Ленинград, совсем молодой парень был. У бабушки тоже брат погиб, а сама она всю войну проработала на санитарном поезде.

Такие люди не могли не измениться в суровых реалиях тех дней. Конечно, они научились и стрелять, и убивать, и даже быть жестокими к врагам, а иначе войну бы не выиграли. Поэтому не удивлюсь, если на самом деле Григорий Иванович сказал Мишиному отцу что‑то вроде «Еще раз пацана тронешь, я тебя найду и убью».

Дом тот же, двор тот же, но все же теперь здесь совсем не так. Лавочки давно все убрали, чтобы было куда машины ставить. На улице никто ни с кем не разговаривает. Ни одного знакомого по пути не встретилось.

Поднимаюсь на третий этаж, захожу в квартиру. Как просторно здесь казалось в детстве!

Папа сидит на диване, должно быть, только проснулся. Волосы взъерошенные, лицо опухшее, взгляд мутный. Как же уродует человека эта огненная вода! Папа, такой красивый и энергичный, несмотря на немолодой возраст, сейчас выглядит просто отвратительно. И седина заметнее, и морщины резче очерчены. И этот безумный взгляд, способный взбесить кого угодно.