Альфонс Алёша

– Мне снился сон… – Катя мурлыкала, будто бы и не проснулась. – Такой дурацкий… Там у тебя была другая женщина… Много женщин… И ты со всеми был очень мил, и они тебе за это платили.

Лёша замер со снятым носком в руке.

– Но я не расстроилась, потому что сразу поняла, что это сон, потому что ты у меня не такой, иначе бы я тебя не любила. Спокойной ночи.

От неожиданности Лёша забыл пожелать спокойной ночи в ответ и, озадаченный, тихонько лёг супруге под бочок.

 

Мисс Голливуд

 

– С фигурой у меня всегда всё было в порядке. Я до шестидесяти лет играла Джульетту. Но в советском кино советской актрисе не полагалось всяких там… нехороших излишеств. Поэтому меня снимали в монтаже. Совместная картина. Куба, солнце, море и песок. Моё лицо. Камера скользит ниже. Шея. Потом р‑раз! Чайка в небе. И снова р‑раз! Грудь, талия, и всё остальное, но уже не моё, а какой‑то дублёрши из Голливуда.

– Из Голливуда?

– Ну да. Это ведь недалеко, поэтому массовку всегда там набирали. На Фабрике грёз. Потом, кстати, она (дублёрша, а не фабрика), тоже прославилась. Играла девушку этого агента, как бишь его?

– Джеймса Бонда? Но как её звали?

– Ах, Алёша, неужели ты думаешь, что я запоминала имена голливудских старлеток?

 

За окном брезжил рассвет. Прошло пять часов с тех пор, как Евдоксия Ардалионовна бесцеремонно вытащила Лёшу из постели и привела в свою комнату. Там она усадила любимого празятя в глубокое кресло, придавила сверху для верности пятью старинными фотоальбомами и принялась рассказывать.

 

– За всеми нами следили тогда товарищи в штатском. А за мной, как за главной ролью, аж двое. И всё же чуть не потеряли.

– Вы хотели сбежать за границу?

– Я влюбилась, мой мальчик! Мне ведь тогда было чуть больше двадцати. Бедная еврейская девочка, мечтавшая о славе. Первая роль в кино – и сразу главная! Я даже стоя перед камерой не верила, что это со мной происходит. Меня можно было пальчиком поманить, я бы пошла за кем угодно. И тут – он. В Гаване тогда не очень было с гостиницами, поэтому самая лучшая досталась нашей группе да американцам. И вот одним утром на завтраке я просто‑таки налетела на него. Он уже тогда был суперзвездой. Случайно заехал на Кубу порыбачить с аквалангом.

Я называла его Джимми, а он меня – Докси. Мы были счастливы семь дней, которые пролетели, как одно мгновение. Но какой он был бунтарь! И думать не желал, что нам не суждено быть вместе. И вот тридцатого сентября тысяча девятьсот пятьдесят пятого года… Прóклятая дата. Вся наша группа уже сидела в автобусе до аэропорта. Ждали только меня, а я, прорыдавшая всю ночь, просто не могла стоять на ногах. Меня вели под руки двое сильных мужчин. И вдруг на площадку перед отелем влетел спортивный серебристый кабриолет. Конечно, это был он! Мой Джимми! Он крикнул мне: «Бросай всё, едем вместе со мной! Выходи за меня, ты станешь гражданкой США, и я увезу тебя отсюда!»

Сию же секунду откуда ни возьмись выскочили наши бравые филёры. Меня, как тряпку, швырнули в автобус, но Джимми и не думал сдаваться. Он выскочил из машины, ударил одного, другого… Но силы были неравны. Я кричала, чтоб они не били его по лицу, ведь это рабочий инструмент актёра… Потом я лишилась чувств.

Пожилая актриса смолкла и уставилась в окно, будто горюя о несбывшейся судьбе. Глаза её были полны слёз.

– Что же это был за фильм? – наконец решился спросить Лёша, и она вздрогнула от его голоса.

– Не было никакого фильма. Пока эти олухи крутили меня и колотили Джимми, наш режиссёр (кто бы мог подумать, лауреат двух сталинских премий!) улизнул через форточку автобуса. Уже через четверть часа он был в посольстве одной европейской страны, а уже через неделю все его картины в СССР были запрещены. Отснятый нами на Кубе материал уничтожили. Плёнки смыли, а от фильма не осталось даже названия. КГБшники постарались в своих отчётах. Я тоже попала под эту гребёнку и на долгие годы – лучшие свои годы! – сделалась «неблагонадёжной».

– А что же Джимми?

– О! Джимми! – Пратёща всхлипнула. – В тот же самый день он вдребезги разбился на своём серебристом кабриолете. Мой бедный мальчик… Влетел под грузовик. Никогда себе этого не прощу! Такой талантливый и такой молодой! Два «Оскара»! Посмертно…

Евдоксия Ардалионовна протяжно высморкалась.

– Но кто же он, этот Джимми? – не унимался Лёша.

– Молодой человек, – ответила пратёща тоном недовольной учительницы, – я думала, вы сами назовёте мне его имя. Стыдно. Для кого тут у меня? – И она указала на стены, где с утренними лучами просыпались её старинные поклонники.

Распираемый любопытством Лёша собирался‑таки добиться фамилии этого бунтаря, но не вышло. Открылась дверь, и на пороге возникла удивлённая Катя с немым вопросом «Вы почему не спите?» в глазах.

 

За хорошее надо платить

 

Ромашкин спал глубоко и спокойно, ничуть не заботясь о том, когда ему вставать. Женщины, в чьей природе заложено следить, не залежался ли мужик на печи, оберегали его сон. Куча денег мятыми купюрами, что он вчера невесть откуда принёс, делала Лёшу в глазах домочадцев добытчиком и искупала весь прежний неуспех.

Он проснулся в третьем часу пополудни от смс‑сообщения. Инкубатор вернул деньги за аренду класса. Это означало окончательный разрыв с прошлым и полную свободу для нового развития. Лёша сладко потянулся и немного огорчился из‑за того, что до вечера ещё так далеко. Не терпелось поскорей снова попасть на тренинг.

Поднявшись, Ромашкин принялся активно мешаться по дому и порядком всех утомил. К тому же он отказался поведать секрет происхождения денежной кучи, лишь загадочно намекнув, что всему своё время. Тут Лёше, кстати, снова подумалось об этической стороне, но он прогнал от себя ненужные мысли. Всему своё время.

Мама и вторая мама выставили Лёшу из кухни, потому что не знали, когда он проснётся, и на завтрак ничего не приготовили, а обед будет на ужин. Жена прогнала его от малышек ввиду того, что сисек у него всё равно нет, а менять подгузники он не умеет и не учится. Лишь пратёща не прогоняла Лёшу, потому что сама спала, как старая черепаха, распугивая громовым храпом мух с люстры и голубей с карниза.

Ромашкин добросовестно и ни о чём не жалея разослал мамашам своих несостоявшихся учеников сообщения о том, что компьютерного класса не будет, и вернул уплаченные за обучение деньги. Затем, не в силах больше дожидаться урочного часа, он двинулся в бизнес‑инкубатор очень заранее.

– Привет! – Возле закрытой двери класса торчал тот стриженый студент, которого вчера выгнал тренер.