Брак по расчёту
Самое странное, что меня даже не обыскали, изымая, как водится всё – от колюще‑режущих предметов до шнурков из кроссовок. И сигареты, и зажигалка, и главное – деньги по‑прежнему лежали у меня в кармане.
«Может и не соврал этот старший прапорщик?! Сейчас данные запишут, проверят, а потом и вправду домой отпустят?! Пусть даже штраф впаяют – чёрт с ним, главное – до утра здесь не зависнуть!».
– Подходим сюда, – послышалось слева. – По одному.
Повернувшись, я обнаружил нескольких служивых, увлечённо возящихся с какой‑то электронной приблудой. Как выяснилось через несколько минут – с только что полученным ОВД Центрального района прибором для снятия отпечатков пальцев. Без всяких красящих фиговин. Просто – прикладываешь руку к сенсорному экрану, и система считывает твои «капиллярные узоры», навсегда сохраняя их в базе данных.
И тут до меня дошло.
«Ну, конечно! Вот почему они народ у ночных забегаловок винтят! Им прибор опробовать надо!».
Сержант в расстёгнутом мундире записал мои данные, затем сфотографировал в фас и профиль, после чего подвёл к своим коллегам с чудо‑машинкой.
– Приложите руку сюда, – распорядился лейтенант, нажимая на какие‑то кнопочки.
– Да не руку! – сердито парировал его коллега, как и мой давешний знакомец, старший прапорщик. – Говорю ж тебе: там пальцы прикладывать надо! По одному!
– Почему пальцы?! – возмутился полицейский. – Где ты видел в инструкции слово – «пальцы»?!
– Можно подумать, ты в инструкции видел слово «рука»! – возразил коллега. – Или ты английский освоил?!
– А ты освоил?
– И я не освоил!
– А чего тогда споришь?!
Всё это время я стоял с растопыренной пятернёй, как священник, готовый благословить импортный агрегат.
– Ладно, – вздохнул лейтенант. – Приложите к экрану указательный палец…. Да не так! Подушечкой.
Я приложил «подушечкой».
– О, видишь! – обрадовался полицейский. – Всё читается!
– Угу, – мрачно отреагировал прапорщик. – Всё читается! Кроме инструкции! Они там, что, – он показал глазами наверх, – не могли перевод сделать?!
– Наверное, не успели.
Приложив к сенсорной панели поочерёдно все десять пальцев, я отошёл в сторону и, уже немного успокоившись, огляделся по сторонам.
Ничего интересного. Унылые жёлтые стены, которые неплохо бы помыть, ободранная мебель, грязный, в разводах, пол, шум работающих раций. Да и вообще – вся эта атмосфера околотка, несвободы, безнадёги, причём как с одной стороны решётки, так и с другой.
В окошко дежурного заглядывала пьяная женская физиономия с фингалом, что‑то выклянчивая; вдоль стен, за стеклом из плексигласа, сидели понурые личности, по виду – потерпевшие; время от времени, кого‑то, со скованными за спиной руками, проводили внутрь отделения, кого‑то отпускали, возвращая по описи ключи, кошельки и прочую мелочь.
«Ох!» – я втянул нездоровый, спёртый воздух. «Сходил, мать твою, за водочкой! А всё из‑за чего?!… Вернее – из‑за кого? Всё из‑за этой чёртовой нимфоманки! Не было б её – сейчас бы тихо – мирно дрых бы дома! Нет, надо что‑то делать!».
Так прошло десять минут, пятнадцать, двадцать.
Появляющийся то и дело старший прапорщик, свинтивший меня возле рюмочной, ободряюще подмигивал. Типа – погоди немного, скоро отпустят!
В конце концов, нас троих, всё‑таки посадили за решётку. Но не в камеру, а в тесный закуток с небольшой скамейкой. Дабы мы не маячили возле стола с чудо‑прибором, отвлекая ментов от его вдумчивого изучения.
Справа от меня устроился длинный тип с вислыми усами, который тут же начал засыпать, слева – бодрящийся рыжий мужичок в трениках и в рубахе с полуоторванным карманом.
– Не ссы! – жизнерадостно сказал он. – Сейчас нас отпустят, и бухать пойдём!
– Пойдём, – вяло согласился я. – Только лично мне придётся на Поляковскую возвращаться. В ночное кафе.
– На фига?! – изумился рыжий.
– А где ты ещё водку возьмёшь?
Он хлопнул ладонями по коленям.
– Ё‑моё, да на Елагиной! И зачем тебе водка?! Лучше косорыловки взять! У Савелихи!
– Самогона в смысле?
– Ага! Причём, крутого! Выберемся из этой богадельни – попробуешь. Мало не покажется!
Тут его повели составлять протокол, и я остался вдвоём со спящим «сокамерником».
Жутко хотелось чего‑нибудь хлебнуть, то ли воды, то ли той же косорыловки; ещё – в туалет, а ещё – покурить. Но, хоть сигареты с зажигалкой и лежали у меня в кармане, дымить я всё‑таки не рискнул.
«Ну, его на хрен! Засунут в одну из камер, и сиди потом до утра!…».
Неожиданно, задремавший было сосед дёрнулся и, повернувшись, вцепился мне в плечо.
– Лица! – прохрипел он. – Их нельзя уничтожить! Сожжёшь образа – сожжёшь мир!
«Готово дело! Белая горячка!» – мелькнула у меня в голове фраза из классики.
Из искривлённого судорогой рта текла слюна, левый глаз смотрел куда‑то вверх, правый наполовину закатился под веко, по низкому лбу стекали капли пота.
– Э! Ты чего?! – я попытался оторвать руку безумца от ворота своей рубахи, да не тут то было!
– Три портрета! – перешёл на свистящий шёпот усатый. – Три человека! Толстяк, Урод и Дамский угодник. Помнишь?
Я уж хотел было врезать белогорячечному кулаком по уху, дабы тот от меня отстал, когда до меня дошёл смысл сказанного.
– Что?!!! Ты о чём?!
– О картинах Хранительницы! В доме на Великоламке! Главное помни: их нельзя трогать! Пока существуют портреты, ещё не всё потеряно….
Неожиданно он дёрнулся, обмяк и повалился на бок, прямо на меня. Похоже, потерял сознание.
«Охренеть!» – я с трудом вернул его в исходное положение, потряс.
– Эй, парень, очнись! Тебе плохо?
Усатый снова вздрогнул, снова открыл глаза (самые обычные, без закатившихся зрачков, сонные), вытер слюну с подбородка.
– А? Чего?
Сосед явно не играл, и не прикидывался.
«Вопрос: у кого из нас двоих белая горячка? У меня или у него? Он бредил, или это мне показалось?!».
