Брак по расчёту

Я согласился, хотя сам, разумеется, ни в какие теории заговоров не верю. Почему не верю? Да потому что не первый год в России живу. И вообще – на белом свете. И людей знаю.

Есть у меня…. даже не предположение, а твёрдая уверенность: сохранить какой‑либо секрет достаточно продолжительное время, скажем больше двадцати – тридцати лет, невозможно в принципе. Поскольку в ЛЮБОМ тайном обществе ОБЯЗАТЕЛЬНО найдётся тот, кто об этом самом обществе кому‑нибудь да расскажет. Либо по пьяной лавочке, либо преследуя свои, сугубо эгоистические цели – хапнуть побольше бабла, прорваться во власть, да просто – соблазнить понравившуюся бабу.

Не верю я в законспирированных мудрых бессмертных старцев, правящих миром и время от времени подкрепляющихся кровью христианских младенцев. Дешёвка всё это. Роман в мягкой обложке.

– Ладно! – Бакланов грохнул ладонью по столу и… достал откуда‑то снизу (из сумки, кажется), бутылку конька. – По граммульке? – предложил он.

Я махнул рукой.

– Давай!

Тут же на столе возникли две стопочки и бутерброд с колбасой. Мой будущий начальник разлил, мы выпили.

– Во! – Григорий широко улыбнулся. – Считай – познакомились. Но! – он поднял указательный палец. – В рабочее время бухаем в первый и последний раз! После окончания трудов праведных, хоть укушайся! А на работе ни‑ни! Согласен?

– А как же! – подтвердил я, окончательно приходя в хорошее настроение. – Пьянству – бой!

– И гёрл! – добавил Бакланов, снова разливая.

– Всё! – я поднял ладонь. – Эта – последняя. Мне ещё в одно место заехать надо – холсты купить.

– На фига?

– Рисовать буду. То есть писать. Маслом.

– Давай‑давай, – поддержал он. – У тебя получается.

– Кстати, мне когда на работу выходить?

– А вот завтра и выходи, – Григорий хмыкнул. – Часам к десяти подгребай, сразу тебя и оформим.

– И трудовую брать?

– Бери. Ну и паспорт заодно. Только сегодня много не бухай. У нас заказ висит срочный – для ДК. Туда и поедешь.

 

3.

Нужную мне «хрущобу» на Великоламке я нашёл с трудом. Но не потому что выпил, а потому что номера на домах привычно отсутствовали. Местные аборигены (в основном – праздношатающиеся бабки) показывали то в одну, то в другую сторону, мамашки с колясками сразу начинали с подозрением принюхиваться и даже местный сантехник ничем мне не смог помочь. Поскольку, будучи пьяным, плохо ориентировался в пространстве. Наконец, выбивающий ковры мужик ткнул пластмассовой, ещё «совковой» выбивалкой в грязноватую пятиэтажку.

– А вон он, твой дом. На нём номер был, но потом всё проржавело и отвалилось.

Он подумал и добавил:

– Лет пятнадцать назад.

Поблагодарив, я нашёл нужное парадное (получилось – третье слева) и набрал на домофоне номер требуемой квартиры – 37.

Раздалось электронное пиликанье, а потом из динамика – сиплый бас:

– Кто там?

– По объявлению, – ответил я. – Насчёт картин. Помните, мы созванивались?

– Заходите, – пробасил домофон, замок щёлкнул и я потопал вверх по лестнице.

На третьем этаже одна из дверей оказалась приоткрытой, а из щели выглядывала жуткая рожа с растрёпанными седыми волосами, кривой челюстью и бородавкой на щеке.

– Здрасьте, – кивнул я. – Можно?

– Можно, – бабка шмыгнула носом и отошла в сторону, пропуская меня в прихожую.

При ближайшем рассмотрении пенсионерка – божий одуванчик оказалась выше меня чуть ли ни на голову, с мощными руками и тапочками пятидесятого размера на ногах. Одета она была в вязанную кофту и чёрную юбку – всю в кошачьей шерсти.

– А деньги у вас с собой? – ревниво поинтересовалась она, окидывая меня взглядом.

– С собой, – подтвердил я, похлопав себя по карману.

– Ну, хорошо, проходите. Ботинки можете не снимать.

Мы переместились в комнату, плотно заставленную древней, ещё советской мебелью и заваленную всяким хламом. На тумбочке, возле телевизора сидел огромный серый кот, злобно на меня поглядывая.

– Достаньте пакет, – бабка ткнула пальцем в один из углов комнаты. – Холсты там. Да сами увидите.

Я, с позволения хозяйки квартиры, отодвинул в сторону швейную машинку, с валяющимся на ней огромным пакетом с катушками разноцветных ниток, потом – стул, невидимый из‑за сваленной на спинку одежды, две большие картонные коробки, покрытые толстым слоем пыли, уродливую пластмассовую ёлку, целлофановый мешок, набитый непонятными пластиковыми штучками и, наконец, выудил из‑под двух толстых кусков фанеры пакет с картинами.

– Вытаскивайте сюда! – распорядилась бабка, показывая взглядом на относительно свободное место в центре комнаты.

Холсты и вправду оказались неплохими. Причём большинство – действительно, ни разу не использовались. Таких было штук шесть, ещё три – с карандашными набросками, один – с начатой было, но так и не оконченной картиной – кусок неба с церковным куполом в верхнем левом углу.

– Эх! – бабка провела по несостоявшемуся пейзажу рукой. – Попытался Генрих Романович, под конец жизни в другую сторону податься, да так не дошёл. Интересно, что бы было, если бы дошёл?

Она неожиданно смахнула с глаз слёзы, всхлипнула, после чего, вытащила из кармана кофты платок и громко высморкалась. Словно слон в джунглях протрубил.

– Ну, чего? – хозяйка квартиры перевела взгляд на меня. – Устраивает?

– Вполне! – кивнул я обрадовано. – Очень хорошие холсты! И на подрамники натянуты!

– Генрих Романович Панагеев любил порядок, – согласилась она. – Во всём. Жалко только у себя в голове бардак устроил.

Не зная, как на это среагировать, я промолчал.

– И царство ему небесное! – старуха истово перекрестилась, потом немного подумала и добавила: – Ну, или геенна огненная. Там, в конце концов, тоже люди живут. В смысле – мучаются. Бедолаги.

Я вытащил из кармана заранее оговоренную, ещё во время телефонного разговора, сумму, передал хозяйке.

При виде заветных бумажек, она тут же перестала скорбеть по подавшемуся не в ту сторону Генриху Романовичу и пришла в хорошее настроение.

– А вы тоже художник?