Брак по расчёту
Изображённые на них, далеко не самые приятные лица, по‑прежнему стояли перед моим мысленным взором, вызывая не самые приятные ощущения. Не то брезгливость, не то отвращение. Словно нечаянно коснулся рукой чего‑то холодного, склизкого.
«Вот хлябь его твердь!» – я помотал головой, прогоняя наваждение, выкинул окурок и, перехватив пакет поудобнее, двинулся к остановке.
Глава вторая
В которой ко мне приходит поддатый Михалыч с загадочной «готической» девицей, я окончательно поправляю здоровье, снимаю штаны и попадаю в весьма неприятную, если не сказать большее, ситуацию.
1.
Терпеть не могу маршрутки с их хамством, духотой и теснотой. Я и налегке, с пустыми руками стараюсь на них не ездить, а уж с целой связкой обмотанных бечёвкой холстов – тем паче!
Дойдя да Великоламского проспекта, я осторожно опустил на лавку рядом с остановкой свою, не особо тяжёлую, но крайне неудобную ношу, смахнул со лба выступивший пот, вновь щёлкнул зажигалкой, посмотрел по сторонам.
Прохожих было мало. Зато дымила бензиновой копотью и вонью большая пробка на путепроводе, ведущем чрез железную дорогу к Тёплому – микрорайону на самой окраине города. Что‑то там случилось – не то авария, не то с той стороны сломался светофор на перекрёстке, и движение начали регулировать гаишники. В «ручном», так сказать, режиме. А это – гарантированный затор.
Минут через пять подъехал троллейбус, я забрался внутрь, втайне радуясь, что до часа пик ещё далеко, и общественный транспорт не напоминает набитые под завязку кильками консервные банки на колёсиках, устроился на свободном сиденье и даже оплатил проезд.
В целом у меня получился довольно‑таки удачный день. Купил за копейки неплохие холсты, да и на работу, считай, устроился.
«Тьфу, тьфу, тьфу, что б ни сглазить».
Я постучал по высовывающемуся из пакета подрамнику.
«А вот что мне в первую очередь нарисовать? А нарисую‑ка я в первую очередь портрет нашей обожаемой Ирины Анатольевны! Разумеется, об этом ей не сообщая. Сама же Новослободская ни в жизнь не догадается, что под видом кракозябры в бриллиантах и с целлюлитом, я изобразил именно её. Сюрреализм, мэм! Поток сознания. Хотите – сами расшифровывайте и ищите ассоциации».
…Дома воняло застоявшимся, вернее – въевшимся в стены табачным дымом, было грязновато, темновато, хреновато, но всё равно хорошо.
Эта двухкомнатная квартира, в так называемой «сталинке», досталась мне от отца, четыре года назад. В общем‑то, я и переехал из Питера в этот областной центр, дабы наследство не ушло куда‑нибудь налево, поскольку, кроме меня имелись ещё желающие. Какие‑то троюродные племянники, подозрительные дяди‑тёти и прочие девери.
Когда неожиданно на горизонте нарисовался я, и предъявил нотариально заверенное завещание, где значился единственным наследником, все эти гоблины начали носиться, как потерпевшие и строчить заявы, требуя всё отменить и похерить. Якобы Кремлёв‑старший, под занавес был не совсем вменяем.
И хотя папашка, действительно, умудрился на старости лет загреметь в психиатрическую лечебницу, тем не менее, завещание составлял (что нотариусом подчёркивалось особо) в трезвом уме и здравой памяти.
Я с отцом не жил (они с моей матерью развелись пятнадцать лет назад), но постоянно к нему приезжал, и обо всей этой истории с дурдомом знал не понаслышке. Причём Владимир Александрович Кремлёв водку не пил, белого хвостатого грызуна с зелёными чёртиками и розовыми слонами не ловил, шизофренией и паранойей не страдал.
Что‑то у него случилось года за два до смерти, какая‑то, очень тёмная и, как я подозреваю, очень грязная история, после которой он так и не смог оправиться.
Мне о произошедшем отец ничего не рассказывал (и никому не рассказывал), но изменился полковник в отставке (косая сажень в плечах, огромные кулачищи и воинствующий атеизм), капитально. Стал в церковь захаживать, молитвы читать и похоже – крестился. Тайно, само собой. Потом тяжело заболел и, на прощание отписав мне квартиру, умер в возрасте семидесяти семи лет. Хорошая цифра, всем бы так!
Я организовал похороны, затем принялся самостоятельно делать в квартире ремонт, поскольку денег на гастарбайтеров, прикидывающихся строителями, у меня не было. Ни тогда, ни сейчас. Провозился с покраской – побелкой и просто – с уборкой всю зиму, перетащил из Питера кое‑какие шмотки и осел в этом городе. Убедив себя, что всё это временно.
И сам не заметил, как прошло четыре года.
С тех пор я успел привести в свой новый дом и выгнать двух баб, купил кое‑какую мебель, холодильник, телевизор и микроволновку. Потом, ни с того, ни с сего впав в затяжной депрессняк, засрал всё по новой, и собрался уж было валить обратно в Питер, когда на горизонте нарисовалась Ирина свет Анатольевна со своим целлюлитом и зелёными миллионами.
…Разувшись и пройдя в спальню, где стоял огромный траходром с телевизором, я пристроил свёрток с холстами в стенной шкаф, после чего заглянул на кухню – в разумении чего‑нибудь пожрать.
В холодильнике, свисая с края верхней полочки, печально раскачивался труп повесившейся мыши. Под ней – два тощеньких таракана. Тоже покончивших жизнь самоубийством.
В том смысле, что еды там не было. Ни еды, ни продуктов.
Вы спросите, а в чём тут разница? Очень просто. Когда у тебя есть женщина, любящая и главное – умеющая готовить, ты ешь еду, а когда пытаешься что‑нибудь сварить‑потушить‑пожарить сам, то продукты. Так сказать – расширенный и слегка модернизированный вариант стандартного «бомж‑пакета».
Новослободская готовить не умела, и не любила, поскольку питалась всю жизнь по ресторанам и не собиралась что‑либо менять, сам я тупо ленился. И желчно завидовал, самой что ни на есть чёрной завистью, тем своим собратьям по полу, кому повезло найти бабу, умеющую не только варить яйца с пельменями и кипятить воду.
– Суки! – захлопнув холодильник, буркнул я, обращаясь к человечеству в целом и к отсутствующим женщинам – поварихам, в частности. – И денег нет!
Порывшись в карманах джинсов, я выудил оставшуюся после покупки холстов сотню, скатал её в трубочку и воткнул в пластмассовую баночку с зубочистками. Ибо больше она ни на что не годилась. Только на украшения.
«У кого бы занять?» – начал было прикидывать я, когда вдруг во входную дверь позвонили.
«Надеюсь, это не моя обожаемая невеста!» – испугался я, на цыпочках переместился в прихожую и приник дверному глазку.
