Черный Спутник
И молодой цыган, опираясь на импровизированную трость, двинулся к охотникам плавной летящей походкой – так камергер плывёт к гостям по зеркальному паркету парадной залы.
– Щёголь… – презрительно процедил Шило. – Будет плётка по тебе плясать…
Мора взошёл на плотину. Капрал тем временем бессильно махал руками на самозабвенно брешущих собак. Мора свистнул тихонько, неслышно почти – собаки замолкли и окружили его, дружелюбно виляя хвостами.
– Цыган, – уважительно и завистливо процедил капрал, отступая от греха подальше, – слово знает.
Всадники остановились – Мора преграждал им путь, и на узеньком перешейке плотины тяжело было объехать его, не замаравшись об арестантское. Князь смотрел мимо и над, на зеркальную гладь воды, презрительно скривив губы, и сокол в чёрной шапочке сидел на его руке, как приклеенный.
Мора потрепал по загривку ближайшую собаку – та одобрительно вякнула – поклонился и произнёс по‑немецки, глядя на старика изнизу, смело и весело:
– Почтительно приветствую вашу светлость.
Глаза князя, чёрные и блестящие, как вода речки Которосли, широко раскрылись. Старик выпрямился в седле и вопросительно уставился на цыгана.
– Вижу, что человек вы добрый, не откажите в помощи бедным арестантам, – так же по‑немецки продолжил Мора.
Собака ткнулась носом в его руку, цыган машинально почесал за шелковистым ухом.
– Я – человек добрый? – воскликнул старик то ли весело, то ли сердито, и Мора порадовался, что угадал с языком. – Да мною ваши бабы детей пугают! Где ты доброту увидал, дубина?
– Вы добрый человек, ваша светлость, – смиренно возразил Мора, почти коснувшись ладонью морды вороной лошади, – если ездите без трензеля и без шпор. Может, и не к людям – но к лошадям вы добры. А твари невинные, бессловесные стоят большего сострадания, нежели мы, грешные.
– Коня не трогай, чумазый, – поморщился князь. – Чего тебе нужно? Деньги?
Мора отступил на шаг, с усилием выпрямил больную спину и прочёл нараспев:
Prince Clement, or vous plaise savoir
Que j’entends mout et n’ai sens ne savoir:
Partial suis, à toutes lois commun.
Que sais‑je plus? Quoi? Les gages ravoir,
Bien recueilli, débouté de chacun.
(Милосердный герцог, вы желаете знать,
Как же я понимаю всё, не зная ни черта:
Я вне закона, но меня преследует Фемида.
Что же дальше? Что? Делаю следующую ставку,
Любезный каждому, изгнанный отовсюду.)[1]
– Уже пятнадцать лет я не Prince clement… Возьми, заработал.
В руке князя блеснула монета. Мора поймал её на лету и тут же спрятал за щеку.
– Благодарю, ваша светлость! – сказал он так, словно и не держал ничего во рту – отчётливо и чисто.
– Больше не светлость, сказано же тебе, – проворчал старик. – И за что ты сидишь, арестант?
– Не разгневать бы вашу светлость… Примерно за то, что и вы. Фортуну в руках не удержал…
– Дурак! – расхохотался князь. – Fortuna non penis, in manus non recipe… А ты развлёк меня… Теперь дай проехать, и не трогай больше моих собак.
Мора сошёл с плотины, пряча усмешку, и кавалькада двинулась было мимо, но князь остановил коня, повернулся в седле и спросил:
– Почему они работают, а ты нет? – и указал на рабочих.
– Нам нельзя, закон не велит, – развёл руками Мора с деланым огорчением.
– Ты же, поди, для них тоже – светлость? – насмешливо поинтересовался князь.
– Тогда уж скорее виконт…
Князь фыркнул, дёрнул повод, и вороной конь унёс его прочь. Проехали мимо арестантов изящный поручик и егеря, щедро увешанные утками.
Мора вернулся к Фоме и Шилу, показал монету и снова спрятал.
– Что, съели?
– Ефимка… – убито протянул Фома.
– Проиграл, подставляй лоб, – обрадовался Шило.
– Врёшь, ты ставил на плеть, а я на собак – оба проиграли.
Миновала неделя, летнее тепло схлынуло, как и не бывало, а зимняя одежда ещё летом была почти вся проиграна Морой в карты. В тот вечер Шило с Фомой резались в своём углу в буру, Мора же, невезучий игрок, давно продулся и теперь объяснял шнырю, как следует правильно чинить малахай. Тулуп его и онучи давненько уже пали жертвой карточного долга.
За окном лило как из ведра, студёный ветер задувал в крошечные, без стёкол, оконца. Из щелей со свистом ползли сквозняки. Мора отправил восвояси шныря с малахаем, потянулся, подпрыгнул и вдруг повис, уцепившись за потолочную балку.
– Что это ты висишь? – спросил Фома. – К чему‑то готовишься или так?
– Спине полезно, – пояснил Мора. – Хребет выпрямляю.
– Хочешь к Матрёне красавчиком вернуться? – язвительно поинтересовался Шило.
– Прежнего не воротишь, друг Шило, – меланхолически отвечал Мора, болтая ногами в воздухе. – Но вернусь не кривым уродом, тоже дело.
– Про кривого урода поосторожнее! – буркнул Фома.
По бараку, оглядываясь, пробирался караульный. Приятели спрятали карты, Мора выпустил балку и пружинисто приземлился на нары.
Караульный приблизился, разглядел в зловонном сумраке Фому, Шило и Мору, расцвёл и пролаял:
– Мора Михай!
– Я, начальник, – развязно отозвался Мора.
Шило с Фомой переглянулись.
– Бери свой сидор и со мной, к капралу!
[1] Франсуа Вийон, «Баллада противоречий», пер. с фр. Е. Ермолович.
