Черный Спутник

– Зачем вызывает? – спросил Мора с таким ненатуральным спокойствием, что Шило с Фомой переглянулись ещё раз.

Фома подмигнул единственным глазом, а Шило одними губами прошептал:

– Матрёна…

– Не твое собачье дело, – добродушно ответствовал солдат. – Ноги в руки и дуй за мной.

Подкрался шнырь с малахаем.

– Мора, шапку‑то?

– Шилу отдай, пусть плешь греет. Не поминайте лихом!

Мора подхватил свой тощий сидор, и солдат повёл его вон.

– Матрёна… завистливо повторил Шило. – Выкупила‑таки своё нещечко.

– И проспорил ты мне, друг ситный, – предвкушая, проворковал Фома.

– Погоди, может, вернётся, – возразил Шило без особой надежды.

 

– Зачем звал, ваш благородие?

Мора шагнул в прокуренную караульню, огляделся – в сторожке присутствовал один лишь капрал Медянкин, чуть хмельной и с трубкой в зубах.

– А ты угадай! Свезло тебе, Мора Михай, выкупили тебя, ступай теперь на все четыре стороны.

– Кто? – севшим голосом спросил Мора.

– А ты угадай! – повторил весёлый капрал. – Вспомни, кому на плотине хранцузские вирши читал?

Мора выдохнул – словно что‑то умерло в нём, а что‑то, наоборот, заиграло.

– Князь? Он изрядно расточителен для бедного ссыльного.

– Твой благодетель богат, как Крез, – усмехнулся нетрезвый капрал. – Только выслушай напоследок один совет. Ты же из Москвы у нас, а, Мора? Вот и шлёпай назад в свою Москву, на рассвете, как откроется переправа. Хоть и не велено в Москву клеймёным да безносым – всё равно дуй, не сиди здесь.

– А как же пасть в ноги благодетелю? Облобызать ручку?

– Вот‑вот, понял меня. Не лобызай. Я вижу, что парень ты непростой, но этот фундук не для твоих зубов.

– Вы, благородие ваше, неплохо знакомы с его светлостью?

– Видал возле князя молодого поручика? А год назад на его месте служил поручик Дурново, хороший мой знакомый. Друг почти что. Князь сожрал его и не поперхнулся. Под судом сейчас поручик Дурново. И слуги бегмя бегут от старой сволочи… Говорю тебе, Мора, не хочешь вернуться в острог – дуй в свою Москву, с утречка – и с богом.

– Премного благодарен за совет, – оскалил Мора белые зубы. – Разрешите идти?

– Да ступай, – капрал отворил дверь, кликнул солдата:

– Иван, проводи его!

 

Постоялый двор, принадлежавший мещанину с благозвучным прозвищем Шкварня, снискал в городе самую дурную репутацию. Для Моры же подобная слава служила рекомендацией лучше некуда.

Шкварня сперва скривился, завидев тюремную робу и страшную рожу Моры, но после душевной беседы и явления серебряного ефимка трактирщик оттаял душой. Была затоплена баня, нашлись и вещи на замену робе – не иначе, краденые, а также гребень, чемеричная вода и белила, милостиво уделённые прекрасной госпожой Шкварней, юной супругой трактирщика.

Отмывшись и вычесав вшей, Мора с наслаждением облачился в не тюремную одежду. На смену суковатой палке пришла некогда богатая, но теперь изрядно погрызенная собаками трость. Шкварня хотел было в погоне за пущей выгодой сосватать вчерашнему арестанту и непотребную девку с губами, крашенными свёклой, но Мора девкой побрезговал. Подвиг воздержания отчего‑то приятно удивил прекрасную госпожу Шкварню, и когда Мора, с замазанными белилами клеймами и с чистой тряпицей на носу, уселся за стол, хозяйка самолично, собственными белыми ручками метала на стол нехитрые яства. Сам Шкварня, встревоженный таким пробуждением внезапной симпатии, уселся на лавку в углу едальни и ревниво следил.

– Как же тебя зовут, парень, на самом‑то деле? – интересовалась прекрасная трактирщица. – Ведь Мора – это же не имя? Так всех цыганов зовут.

– Любезная Лукерья Андреевна, – отвечал Мора, жадно принимаясь за куриную ногу, – не имею сил вам врать. Конечно же, Мора – это не имя. В городе Кёнигсберге звали меня Гийомом, да только тот Гийомка при облаве в реке утонул – одна шляпа приплыла. В городе Москве звали меня Виконтом, да ведь какой я теперь к чёртовой бабушке виконт – без носа и с чёрной рожей. Так что придется побыть Морой, пока нос не отрастёт.

Хозяйка не стала спрашивать, как же отрастёт нос – может, и сама догадалась, как.

– А скажи, любезная Лукерья Андреевна, что за человек ваш ссыльный князь? – спросил Мора, прежде чем вонзить зубы в мясную кулебяку. – И нет ли у него нужды в слугах? В псарях, например?

– Князь платит деньги только немцам, – из угла отозвался Шкварня. – Наши все от него давно разбежались. А давеча, и верно, псарь у него помер – в кирхе ихней лежит. Только ты, Мора, и не суйся – не заработаешь ничего, да и не возьмут тебя, безносого.

– Ты же в Москве жил, Мора, неужто ты не знаешь, что за человек был князь? – жеманно спросила прекрасная госпожа Шкварня, сощурив рыжие мохнатые ресницы.

– В Москве тех князей хоть заешься. Этого – не видел.

– Наш‑то непростой был. Если по‑правильному говорить, он никакой и не князь, он – дюк.

– Индюк! – взоржал в своём углу Шкварня.

– Сам ты индюк! – разозлилась трактирщица.

– Я знаю, что есть дюк, любезная Лукерья Андреевна, – прервал перепалку Мора. – Дюк – он во Франции герцог.

– Не знаю я, кто он был во Франции, – всё ещё сердито продолжила госпожа Шкварня, – только к нам его привезли из Сибири. Я тогда девчонкой была, а матушка моя, земля ей пухом, видела, как этого самого дюка… – Хозяйка покосилась на мужа. – Этого дюка лакеи несли из саней на руках, как мешок сам знаешь с чем. А следом плелось его семейство, кубло змеиное.

– Помирал он, помирал пару месяцев да так и не помер, – припомнил Шкварня. – Пастор над ним всё сидел, в рай провожал.

– А из господ наших ни один не приехал к нему с визитом, – усмехнулась трактирщица, – все гнушались. Он же титула лишился и не дюк был более, даже вроде и не дворянин. А потом из столицы, от государыни‑матушки Елисаветы, прилетел к нашему страдальцу личный царский врач господин Лесток. Полчаса пошептался с князем, и наш больной тут же и выздоровел.

– А попозже из столицы прибыли и подводы с дюковским добром. Мебель, картины, книги, сервизы, собаки, конь этот чёрный, Люцифер, на котором он ездит, – продолжил Шкварня.

– Тот конь околел, сейчас у него Люцифер‑второй, – поправила Шкварню жена.

– И господа сразу поспешили к дюку с визитами? – попробовал угадать Мора.