Дело Аляски Сандерс

Дядя Сол ждал меня на крыльце своего домика в Коконат Гроув. Мы крепко обнялись. За то время, что мы не виделись, он похудел. Борода, которую он перестал брить после случившейся драмы, пышно разрослась. Дядя Сол имел все – и все потерял. Глядя на него, я все еще видел великого адвоката из Балтимора со всеми атрибутами успеха – роскошным особняком в квартале Оук‑Парк, летней резиденцией в Хэмптонах, зимней квартирой в престижном жилом доме в Майами. Но на самом деле сейчас передо мной был одинокий мужчина, владевший только этим дощатым сараем, купленным четыре года назад на последние сбережения. Жил дядя Сол очень скромно, работал подсобным рабочим в одном из супермаркетов в Корал Гейблс, укладывал на кассе покупки клиентов в бумажные пакеты.

Я очень любил дом в Коконат Гроув. Любил царящую в нем мирную атмосферу – вопреки всему, что пережил дядя.

Большую часть дня мы просидели на террасе, в тени манговых деревьев и авокадо.

– Вчера вечером я случайно нашел это фото, – сказал я и показал снимок дяде Солу.

Фотография была сделана во времена расцвета Гольдманов‑из‑Балтимора. Дядя Сол рассмотрел ее и произнес, обращаясь не то ко мне, не то к себе самому:

– Деньги – ловушка, Маркус: на них можно купить любые ощущения, но истинное чувство – никогда. Они могут давать иллюзию счастья без настоящего счастья, иллюзию любви без настоящей любви. За деньги можно купить крышу, но не домашний покой.

Он провел пальцем по лицам родных. Я спрашивал себя, о чем он сейчас вспоминает. Указательный палец остановился на лице той, что была его супругой, которую он любил до безумия, – тети Аниты.

– Она была такая красивая, – прошептал я.

– Она была чудесная, – подхватил он.

– В сущности, именно это я ищу в женщинах, – сказал я.

– Чтобы она была похожа на тетю Аниту?

– Скорее чтобы у нас с ней получилась такая же семья, как ваша.

Я смущенно осекся. Мою неловкость поправил дядя Сол:

– Ты хочешь сказать, до трагического финала?

– Ты правильно понял, дядя Сол. Прости, я…

– Ничего страшного.

Больше мы о ней не говорили. Но в ту ночь, лежа в гостевой комнате, я был не в силах не думать про тетю Аниту. Долго не мог заснуть и не сводил глаз с фотографии. Сон все не шел. Жарко было, как в духовке, кондиционер барахлил. Меня осаждали воспоминания. Глубокой ночью я снова вышел на кухню. И сразу вспомнил свои поездки к Гольдманам‑из‑Балтимора.

 

* * *

 

Балтимор, штат Мериленд

Сентябрь 1995 года

 

В пять утра мои наручные часы‑будильник тихонько зазвонили. Я машинально выключил звук, чтобы не разбудить кузенов, Гиллеля и Вуди, спавших со мной в одной комнате.

Дело было в выходные, на День труда, и я, как всегда на школьных каникулах, приехал к Гольдманам‑из‑Балтимора. Каждый раз меня переполняло одно и то же восхищение, одно и то же счастье – я среди них, на уик‑энд я стал членом семьи, казавшейся мне идеальной.

Мой приезд всегда проходил по одному и тому же сценарию. Тетя Анита приезжала за мной на балтиморский вокзал. Я всю жизнь буду с волнением вспоминать ее фигуру, ждавшую на перроне: прекрасное лицо, нежные черты, аромат ее духов, то, как она меня обнимала.

Потом тетя Анита везла меня к ним, в необъятный дом в Оук‑Парке, шикарном жилом квартале, где все в моих глазах выглядело красивее и внушительнее, чем в любом другом месте, – деревья, тротуары, пешеходы, ворота. Там меня встречали те, в ком я видел братьев – за неимением родного брата, которого мне жизнь так и не подарила, – Вуди и Гиллеля. И мужчину, который, наряду с Гарри Квебертом, оказал на меня самое большое влияние, – дядю Сола. Неизменно красивого, изящного, остроумного и в хорошем расположении духа.

Визиты в Оук‑Парк всегда казались мне слишком короткими. Чтобы не терять драгоценное время зря, я просыпался на рассвете. Тихонько шел на кухню. Вел себя по‑свойски: выжимал несколько апельсинов, включал кофемашину, потом выходил за газетой, которую каждый день на заре оставляли у двери. Затем усаживался за кухонную стойку и, развернув выпуск “Балтимор сан”, просматривал заголовки и жевал тосты с арахисовым маслом. Воображая, будто останусь здесь навсегда.

Это были счастливые утра: я мог побыть какое‑то время наедине с тетей Анитой. Она была жаворонком, вставала рано. Спускалась ко мне на кухню, гладила по голове и нежно говорила: “Привет, Маркус, дорогой мой”. Наливала себе чашку кофе и садилась за стойку рядом, подтянув к себе свободные листы газеты. Иногда, к великой моей радости, брала у меня бутерброд.

Прочитав газету, тетя Анита принималась печь панкейки или пирог на завтрак. Я никогда не умел готовить, и меня всегда восхищала ее способность изобретать без всяких рецептов самую разную выпечку. Одному своему пирогу, очень легкому, она меня все‑таки научила – знаменитому банановому пирогу: для него надо было просто смешать муку, яйца, чуть‑чуть соли и, главное, очень спелые бананы.

 

* * *

 

Солнце уже взошло над Коконат Гроув, когда дядя Сол появился на своей кухоньке, привлеченный запахом бананового пирога: я как раз доставал его из духовки.

– Рецепт твоей тетушки? – подмигнул он.

– Единственный пирог, который я умею готовить.

Он рассмеялся и налил себе чашку кофе.

– Ты давно встал?

– Нет, – солгал я, – спал как сурок.

Он уселся за стол с чашкой и куском пирога, а потом обмакнул его краешек в кофе – он всегда так делал в Оук‑Парке.

– Я друзей себе завел благодаря этому пирогу, – сказал я.

– Это кого?

– Того копа, с которым мы расследовали дело Гарри Квеберта, со всем семейством. Очень милые люди.

Не знаю, что это было – совпадение, случайность или знак судьбы, но в тот же день я встретился с Гэхаловудами. Ближе к полудню я просматривал соцсети, и в “Фейсбуке” мне попалось фото, которое только что выложила Малия Гэхаловуд. На фото все семейство обедало на террасе “Чизкейк фэктори” в торговом центре “Авентура” на севере Майами.