Девочка на месяц

Часто приходило ему в голову откровенно поговорить с Сергеем, сказать, чтобы он отстал от Женечки, оставил ее в покое, что заигрывания их хорошо видны всем. Может быть, напрасно не поговорил тогда с ним? Все‑таки друзья! Понял бы тот его. Но не решился Анохин, вероятно, удерживало его от разговора то, что в те дни Сергея пригласили на работу в горком комсомола заведующим отделом, и он хотел взять с собой Диму инструктором. Анохину надоело работать бригадиром плотников, мечталось о большем. У него был выбор: стать инструктором в горкоме комсомола, откуда вела прямая дорога в кабинет редактора городской комсомольской газеты, в худшем случае в его замы или сесть в кресло секретаря комсомола комбината, которое должен освободить Сергей. Возможно поэтому Дима наблюдал тайком, как тянутся друг к другу Женечка и Сергей, как эта тяга у них стремительно переходит в страсть, страдал. Терпел, молчал и тогда, когда догадался, понял, что неотвратимое произошло. Но не верил себе. Искал неоспоримые доказательства, утешал себя, что это его глупая ревность. Женечка каждый вечер была дома, с ним, нигде не задерживалась. Но Дима чувствовал, что близость у них с Сергеем состоялась и продолжается. Встречаться они могли только днем, когда Анохин был на работе. Скорее всего, в первой половине дня, потому что после обеда она бывала в школе, на работе. Но где? Неужто она пускает любовника в их супружескую постель?

И Дима стал ежедневно часов в одиннадцать звонить жене. Не было ее дома во вторник и пятницу. Сергей тоже появлялся в эти дни в своем кабинете только во второй половине дня. На звонок Анохина всегда отвечали, что секретарь на объекте. И как раз в эти вечера Женечка старалась быть особенно ласковой, хотя глаза ее, как зорко отмечал он, были усталые, отчужденные, пустые, а страсть наигранной. И чувствовался едва уловимый запах вина, а, может, ему из‑за того, что все в нем было обострено, это казалось, просто чудилось. И он однажды как бы между прочим спросил:

– Что‑то сегодня от тебя попахивает винцом. Отмечали, что‑то в школе?

– Немножко выпили… Так, чуточку. Без особой причины.

На следующей неделе Женечки опять не было дома в эти же дни. И снова ночью она переигрывала. Сложным путем, через своего прораба, через секретаршу Сергея узнал у водителя, обслуживающего комитет комсомола, что во вторник и в пятницу Сергей был в пансионате. Значит, там они встречаются. Почему‑то особо резануло то, что водитель знает, возит их туда и обратно. Что же он думает о нем, о Анохине, когда в субботу сидят они в его машине, едут в пансионат повеселиться? Каким же подонком он выглядит в глазах водителя? Скорее всего, вся контора комбината знает об этом, считает, что этого ничтожного плотника держат в комитете комсомола за счет жены! Какой позор! Каким же мерзавцем теперь все его считают, думают, что и квартиру ему выбил любовник его жены! И приглашает в горком его только из‑а нее. Похолодел, покрылся испариной Анохин от таких мыслей, и тут же начал разубеждать себя, что напрасно он так думает о Женечке. А если ничего не было? Просто характер у нее такой жизнерадостный, озорной, игривый, любит она пошутить, повеселиться, а он понавыдумывал!

Вдруг вспомнилось, что после того, как у него вышла книга, Сергей стал почему‑то, особенно прилюдно, подтрунивать над ним, называть с иронией «наш писатель», пытаться помыкать им. Это сильно задевало гордость Анохина, раздражало, но он терпел, думая, что стоит на пороге большой жизни: институтский диплом в кармане, первая книга издана, хорошо встречена местными критиками, по радио читали отрывки из нее, первое его интервью напечатала комсомольская газета. Порой казалось ему, что он уже схватил Бога за бороду, и не хотелось ссорой с Сергеем прерывать путь наверх.

В пятницу позвонил домой в половине десятого, заранее зная, что трубку Женечка не возьмет: нет ее дома. Но не клал трубку, дрожа считал гудки, уговаривал, умолял ее подойти к телефону, тянул для верности, лихорадочно думая, что, может быть, она только что встала с постели, умывается, не слышит звонка из‑за шума воды. На тринадцатом гудке повесил трубку и набрал номер телефона Сергея.

– Он на объекте, – ответили ему.

«Объект – моя жена!» – промелькнуло в голове со злой иронией.

Анохин взял такси и помчался в пансионат. Они могли встречаться там только в домике директора комбината. Ключ у Сергея был. Бревенчатый домик этот стоял в стороне от главного двухэтажного корпуса, в глубине территории, среди высоких прямых стволов сосен и кустов сирени. К нему надо идти по асфальтированной дорожке мимо административного здания пансионата. Неужели они ходят туда на глазах у всего обслуживающего персонала? Все знают! Все! У всех он на языке, для всех он посмешище! Банька как раз за этим домиком, у самого забора. Дима вспомнил, что в заборе есть дыра. Летом через нее частенько лазили, чтобы не обходить, выйти напрямик к реке.

Анохин попросил водителя такси ехать помедленней мимо ворот пансионата и уставился в окно: высматривал черную «Волгу» на площадке возле административного корпуса. Стоит: замерло, упало сердце, потом загрохотало так, что зашумело в голове. Но была еще надежда, что это другая машина. Мало ли «волг» в комбинате? Номера ее не удалось разглядеть. Подле угла забора остановил такси, расплатился трясущимися руками, попросил подождать его и побежал вглубь леса вдоль глухого дощатого забора. Листья под его ногами взрывались, разлетались в стороны. Была осень, октябрь. Что он скажет Женечке, если увидит ее? Что сделает? Об этом он не думал. Желание было одно: увидеть ее! Увидеть, удостовериться и все! Пролез в дыру забора и заметил над трубой баньки легкий дымок. Приостановился, пораженный догадкой. Поднялся на крылечко бани, толкнул дверь. Заперто. Перочинный нож всегда был с ним. Сунул лезвие в щель, как в прошлый раз делал Сергей, и стал искать защелку, нащупал, осторожно сдвинул ее и приоткрыл дверь. Первое, что бросилось в глаза, плащ на стене. Ее зеленый, нежный на ощупь плащ, об который он так любил тереться щекой, когда Женечка приходила с работы, и он бросался обнимать ее, который он тысячу раз надевал ей на плечи и тысячу раз помогал снять! И рядом с ним черный плащ. На широкую лавку небрежно, в спешке кинуто такое знакомое, родное, нижнее белье жены вперемежку с брюками, сорочкой, майкой Сергея. На столе бутылка шампанского. Еще не распечатанная.

Анохин быстро шагнул к парилке, резко, широко распахнул дверь. Как у него тогда не разорвалось сердце? Как он выдержал? Только ли оттого, что был в шоке, в бреду? Не оттого ли, что увидел то, что ожидал? Как он не онемел от увиденного, как смог выкрикнуть, даже с иронией, ту дурацкую фразу? И зачем? Может быть, оттого, что был почти в беспамятстве?

– Привет, ребята! – крикнул он тогда. – Не торопитесь! Сейчас разденусь, групповуху устроим!

Почему так истошно, так тонко, как смертельно раненый заяц, с таким ужасом завизжала Женечка? Почему Сергей с побелевшими глазами рванулся в угол и закрылся шайкой? Анохин увидел в руках у себя нож, которым он открывал дверь, нашел в себе силы презрительно усмехнуться. Он захлопнул дверь, кинулся к забору, к дыре, и по лесу – к такси! Упал на заднее сиденье позади водителя, задыхаясь, еле выговорил свой адрес и согнулся, скукожился, низко опустил голову, чтобы таксист не видел его слез.

Возле подъезда своего дома снова попросил водителя такси подождать его. В квартире спешно кинул в чемодан костюм, сорочки, белье, рукописи, диплом, дневник, несколько экземпляров недавно вышедшей первой книги. Вернулся в такси и помчался на вокзал, купил билет на первый же поезд в Москву. Рано утром приехал к двоюродной сестре. Жила она в комнатенке с мужем и двумя маленькими детьми. Ночевал у нее на полу две ночи, днем скитался в поисках работы. Но его даже дворником не брали. Заглянут в паспорт, увидят штамп – женат, прописку тамбовскую и возвращают назад. До свидания.

Но верил в себя Дима, верил, что поднимется. Просто это временные трудности. Никакой Бог не поможет, если он сам не пробьется, не будет действовать энергично, не будет опускать руки, не будет валить свои неудачи на злой рок.