Единственная Джун
Я не совсем понимаю, о чем говорит Моника, но атмосфера резко меняется. Что‑то меняется в Бранте. Он не улыбается и не смеется – он просто молчит, обхватив меня рукой вокруг талии, как будто пытается защитить меня от всего плохого, о чем говорит Моника.
Тео бросает в Монику попкорн:
– Мы не говорим об этом.
– Почему нет? – смеется она, похлопывая его по плечу. – Ты сказал, что вы делитесь страшными историями. Может, Брант расскажет нам о том, что случилось с его родителями?
– Ты расскажешь нам, Брант? – вторит Венди. Она придвигается ближе к нам, в ее глазах разгорается дьявольское любопытство.
Брант сжимает меня слишком сильно. Я не думаю, что он это делает специально, поэтому дергаю его за руку, переплетаю свои маленькие пальцы с его, пока он не расслабляется и тяжело не выдыхает мне в волосы.
– Не при Джун, – наконец отвечает Брант, его голос не такой, как обычно, в нем проступает дрожь. – Может быть, когда‑нибудь расскажу.
– Она всего лишь маленький ребенок, – настаивает Моника. – Она даже не…
– Не при Джун.
Меня охватывает смятение и тревога. Я не понимаю, о чем они говорят, но Брант звучит сердито, а я почти никогда не слышала, чтобы он говорил сердито. Когда я снова поворачиваюсь к нему, он весь бледнеет. Он выглядит испуганным.
И от этого мне становится страшно.
Я спрыгиваю с его скрещенных ног и сажусь на колени перед ним, пока мы не оказываемся лицом друг к другу. Его землистые глаза кажутся темнее, чем обычно, но, возможно, это потому, что сейчас ночь.
Моника хватает лежащий фонарик и начинает говорить в него, как в микрофон, игнорируя слова Бранта.
– Мой старший брат рассказал мне историю о доме с привидениями семьи Эллиотт, – начинает она, низким и пугающим голосом. – Однажды, давным‑давно, темной мрачной ночью маленький Брант был разбужен ужасным… Выстрелы. Смерть. Кровь. Так много крови…
Я вздрагиваю. Мои глаза вспыхивают, внутри все сжимается от ужаса.
– Моника! Ты ведешь себя как стерва, – вскрикивает Венди.
Тео также раздраженно ей бросает:
– Хватит, Моника. Не круто.
Но их слова растворяются в гуле, потому что все, на чем я могу сосредоточиться, – это Брант, и все, что я слышу, – это стук моего сердца. В его глазах застыл ужас, мне кажется, что его сейчас стошнит. Даже его руки начинают дрожать, наши взгляды прикованы друг к другу, у меня внутри все сворачивается, как сухие листья на улице.
– Что это… – начинаю говорить я, но меня прерывают.
– Джунбаг, – шепчет Брант, и это единственное, что я слышу. Моника трещит, изрыгая какую‑то бессмыслицу позади меня, но его слова пробиваются сквозь завесу тумана. – Закрой уши.
Он почти задыхается от этих слов.
Голос срывается.
А я слишком маленькая, чтобы понять, что это значит, но я думаю…
Думаю, это больно.
Думаю, Бранту больно.
Застываю на клетчатых одеялах, не зная, что делать, как вдруг Брант бросается ко мне и закрывает мне уши обеими руками. Между бровями появляется глубокая морщина. Кожа блестит от пота. Его грудь резко вздымается и опускается от учащенного дыхания.
Я поднимаю ладони, накрывая его руки, и закрываю глаза.
Я ничего не слышу.
Чувствую себя в безопасности.
Чувствую себя защищенной и любимой, когда Брант закрывает мне уши, ограждая меня от ужасной истории. Я не знаю, о чем говорила Моника Портер, но это было настолько страшно, что испугало Бранта, так что это должно быть действительно жутко: Брант – один из самых храбрых людей, которых я знаю.
Я в безопасности. Я в безопасности.
И точно так же резко возвращается шум. Брант убирает руки и поднимается, уносясь прочь. Моника хихикает ему вслед из домика, а я поворачиваюсь, чтобы посмотреть, как он пропадает из виду, спускаясь по лестнице.
– Брант, да ладно, – зовет его Моника. – Мы просто немного повеселились. Не нужно так странно на это реагировать.
Венди подползает к выходу и бросает взгляд на свою подругу.
– Ты, стерва… это было просто мерзко. Что с тобой такое?
– Неважно.
Обе девочки вылезают из домика, а Тео бросается за ними следом:
– Эй, подождите меня…
Они все уходят.
Они все оставляют меня здесь одну.
Теперь капли дождя – мои единственные друзья. Я бросаю взгляд на тени и свет фонарей. Ветер завывает, ветви деревьев царапают крышу. В моей голове проносятся страшные вещи, такие как бугимен[1] и черные летучие мыши. Мурашки бегают по спине, а глаза наполняются слезами.
Мне страшно. Я совсем одна.
Я хочу к Тео.
Я хочу к Бранту.
Опускаясь на коленки, я проползаю к двери и выглядываю вниз. Так высоко – я никогда не спускалась вниз сама, без помощи.
Может, мне стоит позвать кого‑нибудь? Может быть, мне стоит подождать, пока кто‑нибудь меня спустит? Папа говорит, что я никогда не должна пользоваться лестницей без взрослых.
Я впиваюсь в одеяло, сердце бешено колотится в груди.
Думаю, я подожду здесь. Они вернутся.
Они должны вернуться.
Но тут снова завывает ветер, шипит, как змея, и я впадаю в панику. Меня охватывает животный страх; все, что я хочу сделать, – это забежать в дом, зарыться в свое покрывало с Винни Пухом и прижать к себе Агги. Развернувшись, я скольжу на животе вниз, пока мои ноги не упираются в перекладину.
Я пытаюсь спуститься по лестнице.
Но происходит ужасная вещь.
[1] Бугимен (англ. boogeyman) – персонаж устрашения в сказках и притчах.
