Единственная Джун
Сдерживая приступ рыданий, я опускаюсь на траву рядом с Тео и притягиваю его к себе. Я крепко обнимаю его, извиняясь снова и снова.
– Прости меня, Тео. Это моя вина. Я ушел первым, – повторяю я одно и то же; мы оба утопаем в слезах, а чувство вины разрывает нас изнутри. Он обнимает меня в ответ. – Это моя вина.
Красно‑синие огни освещают задний двор, и когда я поднимаю голову, мистер Бейли уже разговаривает с медиком, а миссис Бейли сидит со своей дочерью, поглаживая ее мягкие рыжеватые волосы. Моника и Венди переместились на патио[1]. Они прижались друг к другу под зонтом, пытаясь спастись от гнетущего холода, просочившегося на задний двор семьи Бейли.
Венди ловит мой взгляд и беззвучно шевелит губами, смотря на меня глазами, полными скорби:
– Мне жаль. Прости.
Я отворачиваюсь.
Я сижу на траве рядом с Тео со своим разбитым сердцем и нарушенным обещанием в ожидании хороших новостей. Спустя мгновение Джун перекладывают на носилки и уносят.
Все, что я могу делать, – это ждать.
* * *
Тео тихо расположился рядом со мной на больничном стуле. Мы оба сидим, ссутулившись, в промокших костюмах Марио и Луиджи, ожидая, пока врачи дадут нам разрешение навестить Джун.
Что бы ни было такое сотрясением мозга, у Джун именно это. И еще сломанная рука.
Ей, наверное, очень страшно.
Между мной и моим лучшим другом повисла тишина. Вина пожирает нас обоих. Я чувствую себя виноватым за то, что оставил Джун в домике на дереве, и виню себя за то, что обвинял в этом Тео. Никто из нас не должен был покидать тот домик на дереве – все мы виноваты. И я знаю, что у нас обоих будут большие проблемы, когда мы вернемся домой. Я вижу это в глазах мистера Бейли. Он не сказал нам ни слова с тех пор, как мы приехали в больницу, а чем тише он, когда разозлится, тем сильнее будет наказание. Глаза у него покраснели и опухли, а левая бровь все время дергается, когда он постукивает ногами в такт. Миссис Бейли сидит рядом с ним, опустив голову на его плечо, а сама смотрит в пол.
– Ты ненавидишь меня, Брант?
Тео наконец нарушает гнетущую тишину, и я переключаю внимание на него. Прикусив нижнюю губу, я качаю головой:
– Нет. Я не ненавижу тебя.
– Но ты ненавидел, – говорит он. – Я видел это в твоих глазах, когда ты толкнул меня.
Я съеживаюсь на стуле, как будто могу спрятаться от того, что сделал. Гнев, ярость. Это было ужасное чувство, почти как яд, текущий по моим венам, и я задаюсь вопросом, не то же ли чувство испытывал мой отец, когда убил мою маму.
От этой мысли у меня перехватывает дыхание. Желудок скручивается.
Что, если я стану таким же, как он?
Нет!
Я больше никогда не буду так выходить из себя. Я никогда не буду отвечать жестокостью.
Я даю себе молчаливую клятву, пытаясь сдержать слезы.
– Я ненавидел себя, а выместил это на тебе. Этого больше никогда не повторится, Тео.
Он судорожно сглатывает, глядя прямо перед собой.
– Ты был прав, ты знаешь. Это была моя вина. Я был последним, кто выходил из домика на дереве, и я даже не подумал о Джун. – Эмоции охватывают его, и он шмыгает носом, прижимая ладонь к газам. – Я думал о Монике Портер. Эта безмозглая девчонка была жестока с тобой, а я ничего не сделал, чтобы остановить это. Я подвел тебя, и я подвел Джун.
Я не знаю, что сказать, поэтому молчу.
– Я стану лучше, Брант. Обещаю. Лучшим братом, лучшим другом. – Он смотрит на меня, его каре‑зеленые глаза сверкают решимостью в искусственном свете. – Я больше никогда не подведу вас, ребята.
На моем лице появляется улыбка, и я киваю. Затем протягиваю ему руку.
– Хорошо, Марио.
Тео выдыхает с облегчением и пожимает мне руку. Другой рукой он придерживает свою красную шляпу:
– Спасибо, Луиджи.
Напряжение рассеивается из окружающего пространства, и в этот момент врач подходит к Бейли, которые сидят напротив нас на жестких, уродливых стульях. Он произносит пять слов, которые заставляют мое сердце радостно забиться.
– С ней все будет хорошо.
С ней все будет хорошо.
Это самые прекрасные слова, которые я когда‑либо слышал.
Я люблю их так сильно, что прячу их в свое бешено стучащее сердце, зная, что они останутся там навечно.
Кажется, что прошла целая вечность, прежде чем я смог навестить Джун. Когда нас наконец вызывают в ее палату, я хватаю Агги с пустого стола рядом со мной и иду вниз по коридору.
– Брант!
Когда я вхожу в палату, мои глаза расширяются. Она подключена к шнурам и мониторам, и от этого вида у меня щемит в груди. Джун еще слишком мала, а уже выглядит такой сломленной. Громоздкий белый гипс украшает ее правую руку, но это не в силах отнять ее лучезарную улыбку. Я тут же улыбаюсь ей в ответ:
– Джунбаг.
Я подбегаю к кровати, ее голубые глазки блестят от слез. Она даже не замечает своих родителей, следующих за Тео. Кроме меня, она никого не замечает.
– Я не хотела упасть. Извини меня.
– Не извиняйся, Джун. Это был несчастный случай. – Я вытаскиваю Агги из‑за спины, наблюдая, как ее глаза увлажняются еще больше. Когда я узнал, что у Джун будет гипс, я побежал в ванную и обернул маленькую ручку слоненка туалетной бумагой для сходства. – Агги захотел гипс, как у тебя.
– О, вау! – восклицает она, потянувшись к любимой игрушке здоровой рукой. – Спасибо!
[1] Патио – выложенная плиткой площадка, где можно загорать, обедать в хорошую погоду или просто сидеть и любоваться садом, своего рода аналог внутреннего дворика.
