Единственная Джун
– Я пройдусь пешком. Она могла забрести в парк или на горку, где катаются на санках.
Кивок.
– У тебя телефон с собой? Держи меня в курсе.
– Да, обязательно. – Я похлопываю по крыше машины, а затем отхожу назад. Эндрю разворачивается и уезжает в сторону торгового центра.
Меня пронизывает холодный ветер, пробирающий до костей. Я натягиваю шапку еще ниже, а затем потираю ладони в перчатках и выдвигаюсь в путь.
Парк Мак‑Кинли находится всего в нескольких кварталах, и Джун частенько ездила туда на велосипеде, когда позволяла погода. Иногда я катался вместе с ней. Даже когда мои школьные друзья были на вечеринках, общались, тусовались, я был на детской площадке с Джун: бросал мяч в корзину, катался на роликах или перебрасывал мяч туда‑сюда.
Впрочем, так было всегда.
Когда она зовет меня – я тут. Если я ей нужен, я всегда рядом.
Я был тем самым парнем, кто пропустил школьный бал выпускников, потому что он совпал с танцевальным конкурсом Джун.
Я громче всех болел на трибунах, когда ее команда заняла первое место в региональном дивизионе.
Я был тем самым парнем, кто пригласил ее на мороженое, чтобы отпраздновать тот вечер, а потом пошел с ней в парк, где мы сидели на качелях и вместе пели «Выше радуги» под звездным небом.
И это я все еще пою ей колыбельные.
И буду петь, пока она их не перерастет.
У меня колотится сердце, когда я набираю скорость, уворачиваясь от грязи и слякоти, летящей от проносящихся мимо машин.
Где же ты, черт возьми, Джунбаг?
Проклятие, она же прекрасно знает, что нельзя просто так уходить посреди метели.
Но ей двенадцать, а двенадцатилетние дети, полагаю, не всегда думают о последствиях.
Да и не все взрослые тоже.
Я пробираюсь по слою снега, пока не сворачиваю влево и не следую к входу в парк. Когда я огибаю угол, то прохожу мимо гигантской снежной насыпи, где катаются на санках, а также мимо скопления визжащих детей и укутанных родителей…
Я вижу ее.
Я вижу ее. Я нашел ее. Она в порядке.
Джунбаг.
У нее обветрились щеки, длинные светло‑каштановые волосы развеваются в разные стороны. На ее голове надеты теплые наушники. Она отряхивает снег с голубого зимнего комбинезона, наблюдая, как группа детей бросает камни на замерзший пруд.
Бабушка купила ей такой же комбинезон в фиолетовом цвете на день рождения… но Джун знает, что я ненавижу фиолетовый.
Поэтому она упросила маму отвести ее в магазин, чтобы поменять его на другой цвет.
От одного только вида ее в том комбинезоне у меня сжалось все внутри.
Я делаю паузу, чтобы перевести дух, а затем наклоняюсь, упираясь руками в колени.
Облегчение от того, что она жива и здорова, до боли переполняет меня.
Но это облегчение быстро сменяется тревогой, когда я замечаю, кто эти другие дети – или, точнее, не дети. Вокруг нее группа восемнадцатилетних подростков – большинство из них отвратительны.
Один из них – худший из худших.
Уайетт Нипперсинк. Подлый братец Венди.
Какого черта?
Я выпрямляюсь, мышцы напрягаются. Затем подхожу ближе, пока до моих ушей не доносится звук ее милого голоса.
– Мне пора домой, – говорит она толпе отъявленных дебоширов. Другие дети и подростки разных возрастов слоняются вдоль края пруда. Они тыкают носками ботинок в лед, а затем с визгом отпрыгивают назад. Джун выглядит обеспокоенной, когда оглядывается вокруг. – Я просто хотела сделать снежных ангелов. Ты не нравишься моим братьям.
Уайетт посасывает сигарету, его уши покраснели от холода.
– Давай‑давай, Джуни. Сейчас твоя очередь. Ты же не можешь струсить перед всеми нами.
Мой гнев нарастает. Я понятия не имею, что задумал Уайетт, но этот засранец не дает мне покоя с тех пор, как я расстался с Венди в первый раз в середине выпускного класса. Он всегда был задиристым, но в тот вечер это все переросло во что‑то личное. Тогда он чуть не выломал нам дверь, вопя что‑то про Венди и ее разбитое сердце.
Наверное, я не мог винить его за то, что он переживает за свою сестру. Мы с Джун даже не родственники, но я бы сделал для нее то же самое.
Но это другое. Это уже переходит все границы.
Я приближаюсь к этой группе, расстояние ярдов десять[1].
– Я не хочу, – возражает Джун, подходя к покрывшейся льдом воде и заглядывая вниз. – Слишком скользко.
– Не будь такой неудачницей. Я пойду прямо за тобой, обещаю.
Я ускоряюсь и зову ее:
– Джун!
Она вскидывает голову так быстро, что теплые наушники с нее слетают. Хрустальные глаза, похожие на лед, расширяются, когда она видит меня.
– Бра…
Уайетт хватает ее за рукав куртки и, смеясь, толкает на лед. Она беспомощно скользит на коленях к центру пруда, пытаясь встать.
У меня внутри все сжимается.
– Давай‑давай, маленькая балерина, – язвит Уайетт. Он тушит окурок ботинком, выпуская из носа клубы дыма. – Покажи старшему брату, как красиво ты кружишься.
Один из его друзей пародирует балерину, вставая на цыпочки и пытаясь покружиться на снегу – все начинают смеяться.
Джун не может удержать равновесие на льду, у нее разъезжаются ноги.
– Ты придурок! – кричит она, щеки краснеют от гнева. – Зачем ты это сделал?
Я сбегаю с последнего холма, отделяющего меня от них:
– Джун, не двигайся! Я иду.
[1] Примерно девять метров.
