Исповедь

Но компромиссом моему самоуважению были холодная постель и затертый до дыр вибратор, это начинало надоедать. Не говоря уже обо всем том, о чем я только что говорила: о муже, детях и прочем. Я начала скучать по своей прежней жизни. Не по монотонности или лицемерию, но, по крайней мере, по гарантии. Останься я дома, я никогда бы не была одинока. Уже вышла бы замуж и, возможно, забеременела бы. Что, если я совершила ошибку? Что, если разрушила свои шансы на счастливую жизнь? Потому что – давайте посмотрим правде в глаза – какой мужчина женится на стриптизерше, независимо от того, откуда она родом и кто она?

А потом в клубе появился Стерлинг.

Стерлинг Хаверфорд III. Да, я понимаю, что это нелепое имя, но в наших кругах оно было в порядке вещей (особенно если в вашем поместье было собственное поле для гольфа).

С тех пор как себя помню, я выводила подпись «миссис Стерлинг Хаверфорд» в своих ненадежно припрятанных дневниках. Он был моим первым поцелуем, моей первой сигаретой, моим первым оргазмом. Конечно, теперь мне известно, что я была у него не первой и, даже когда он встречался со мной, он трахал других девушек. Но в то время я была убеждена, что мы поженимся, что он любит меня.

Я свято в это верила вплоть до того момента, когда мои родители не получили приглашение на его свадьбу. С Пенелопой Миддлтон, будь она проклята.

Конечно, мы время от времени ссорились, но я считала, что причиной тому было расстояние и то, сколько времени я посвящала учебе и благотворительности, и, проклятье, я сейчас пла́чу, простите меня. Я уже даже не испытываю грусти, просто все еще злюсь, что потратила на этого мудака столько времени. И вот, когда я практически впала в депрессию из‑за своей жизни, у него хватило наглости появиться в клубе.

Я предположила, что он приехал в город на деловую встречу и, возможно, потенциальный клиент привел его в клуб, чтобы добиться расположения, – типичная картина для этого клуба, особенно когда дело касается приватных комнат в задней части. И из всех девушек, которые могли бы в тот вечер работать в той комнате, посчастливилось именно мне.

Ну и повезло же мне, черт побери.

Я была на шестидюймовых каблуках и в ярко‑голубом парике, но он все равно узнал меня, как только я вошла, как и я, лишь взглянув на его профиль, сразу поняла, что это он.

– Господи Иисусе, – произнес он. Его слова, словно ядовитая мелодия, раздались поверх пульсирующей музыки. – Неужели это ты?

Я застыла в дверях, понятия не имея, что, черт возьми, мне делать. Я знала, что могу найти Марка, объяснить ему, что знакома с этим клиентом и поэтому не могу танцевать для него. Марк понял бы. Но даже спустя три года после того, как он бросил меня и женился на другой, я не могла заставить себя уйти или перестать слушать то, о чем он говорит.

Он не мог поверить своим глазам – все думали, что я сбежала в Европу или в какое‑то экзотическое место, а я все это время жила тут. Жестом он указал на мой едва прикрывающий тело наряд, чтобы подчеркнуть все, что с ним связано: танцы и приписываемое им бесчестье, – но я заметила тот момент, когда он закончил излагать свою точку зрения, его зрачки расширились, и он с жадностью впился взглядом в мое практически обнаженное тело.

Он женился на гребаной Пенелопе, но был здесь и находился тут ради меня, и, пошло оно все, я желала этого. Тот момент, когда он предпочел меня ей. Неважно, насколько это было неправильно. «Зайди», – велел он, и я подчинилась.

Простит ли меня Бог за это? Потому что я могла бы уйти без каких‑либо последствий, найти другую девушку и покинуть клуб, оставив Стерлинга Хаверфорда III позади. Но в глубине души я хотела остаться, хотела того, что, как я знала, произойдет, если останусь.

Я закрыла за собой дверь и скрестила руки на груди, затем сказала ему, каким мудаком он был. К его чести, он не стал это отрицать.

Он попросил меня подойти ближе. Это был приказ, и, помоги мне, Господь, я всегда повиновалась командам. Я подошла к нему, и он провел рукой по моей оголенной заднице под юбкой. Его обручальное кольцо сверкнуло в тусклом неоновом свете комнаты. Это гребаное обручальное кольцо служило свидетельством его долбаного брака с чертовой Пенелопой Миддлтон.

Я попыталась отстраниться, но он схватил меня за руку и сказал: «Знаешь, почему я не женился на тебе, Поппи? – Он ласкал внутреннюю поверхность моего бедра. Я не могла сопротивляться ему и чуть больше раздвинула ноги. Он улыбнулся и продолжил: – Не потому, что я не хотел связать себя узами брака с одним из Дэнфортов. Бог свидетель, что с твоей фамилией, деньгами и умом на бумаге ты стала бы идеальной женой. Но мы же оба знаем правду. Верно, Поппи?»

Его пальцы наконец‑то нашли то, что искали, – мои кружевные стринги. Он поддел их и с легкостью разорвал тонкий материал, открыв доступ к моему влагалищу.

«В глубине души, – продолжил он свою предыдущую мысль, при этом лаская меня, касаясь пальцами складочек, – мы оба знаем, что ты маленькая шлюшка. Да, с идеальной родословной и отличным образованием, но ты, Поппи, была рождена, чтобы стать шлюхой, а не женой».

Я велела ему отвалить, а потом он выдал: «Думаешь, я случайно здесь появился? Я искал тебя три года. Ты моя или ты забыла об этом?».

Как я могла принадлежать ему, если у него была долбаная жена? И я спросила его об этом. А он ответил, что ему на нее наплевать, и, вероятно, это правда. Сказал, что женился на ней потому, что ему нужна была правильная жена, которая не дала бы ему повода волноваться, если его клиенты захотят ее трахнуть.

А потом он добавил, что я была не такой. Сказал, что мои грудь и рот кричат о сексе и я не только всегда этого хочу, но и выгляжу так, будто этого хочу. А он не мог допустить такого на семейном портрете Хаверфордов.

Хуже всего, что я понимала: он не пытался меня оскорбить. Это была констатация фактов. Люди вроде нас не должны быть такими. Мы должны быть сдержанными и бесчувственными, вялыми и равнодушными. Секс должен быть либо необходимостью, либо заранее продуманной интрижкой. И теперь Стерлинг хотел сделать меня своей любовницей. Когда‑то я любила его, а он хотел держать меня в качестве любовницы в золотой клетке, где не было места любви или настоящему будущему.

Но пока я размышляла над этим, он расстегнул молнию: его член был таким возбужденным, таким аппетитно твердым. Я ничего не могла с собой поделать – я знала, что он женат, что он мудак, но я так давно не была с мужчиной, слишком долго, да и любила его когда‑то…

Вы осуждаете меня сейчас, отец Белл? Считаете меня безмозглой потаскухой? Знаю, что это не так, вы не такой, как Стерлинг и я. Слова «безмозглая» и «потаскуха», скорее всего, никогда не слетали с вашего языка в одном предложении. Но я думала об этом тогда точно так же, как думаю сейчас. Я была полной дурой, но также и одинокой, с разбитым сердцем, а еще такой чертовски возбужденной, что мои соки стекали по бедрам.