Легенды города 2000

Двери вокруг были одинаковые, такие же, как и у моей палаты. Как много людей томилось за ними? По какой причине? На одной двери красовался амбарный замок, другую сплошь завесили святыми распятиями разных калибров, а третью наискось пересекали размашистые глубокие царапины. В какой лечебнице можно встретить такое?

Выбор был невелик: либо довериться Полуночнице, либо остаться здесь и сгинуть с репутацией безумного наркомана и убийцы. Мысли о том, что не осталось в этом мире человека, которому было бы до меня хоть какое‑то дело, могли бы утянуть меня вниз, в пучины сумасшествия и отчаяния. Я позволял себе думать лишь о справедливости и о мести. «Кто?»

С электронным замком на двери, которая вела на лестницу, рыжая справилась играючи, нажав на несколько кнопок. Мне уже начало казаться, что выбраться из лечебницы будет достаточно несложно, но, когда Полуночница взялась за дверную ручку, желание выйти наружу внезапно испарилось.

Ему на смену пришло жгучее желание сесть прямо на пол, обхватить колени руками, спрятать туда лицо и замереть в позе эмбриона на ближайшие несколько тысяч лет. Апатия окутывала меня, точно дурной запах, пускала колючие корни в каждой клетке моего тела, душила и повергала на колени.

– Вот так, мой дорогой, – проворковал женский голос где‑то совсем рядом. – Не борись с этим, дай тетушке отнести тебя в кроватку… Наденем чистую пижамку, и ты поспишь…

Коридор поплыл, заморгал, замерцал, веки слипались, а тело стало таким мягким и невесомым, будто из него исчезли все кости.

Пощечина Полуночницы огрела меня по лицу с такой силой, что я не сразу сообразил, что это всего лишь ладонь, а не раскаленный утюг. Я больно врезался в стену плечом и сполз на пол. Дурман от лекарств все еще не проходил, и подняться удалось с трудом.

Весь отрезок коридора, который мы уже прошли, поглотила прозрачная студенистая масса, которая сантиметр за сантиметром продвигалась вперед, как паста из тюбика, с чавканьем всасывая в себя пространство. Внутри нее, как в невесомости, покачивались стулья, шприцы и, будто призрак, болтался медицинский халат с широко распахнутыми нам навстречу полами.

– Что это за дрянь? – спросил я, поднимаясь.

Желе подкрадывалось неторопливо, но до нас ему оставалось уже метра четыре. Наваждение, похожее на действие сильного седативного, ослабло, но где‑то в темечке все еще ощущалась сонливость.

– Это причина, по которой я сказала, что у северного выхода только один охранник, – мрачно ответила Полуночница. – Встань за мной, будь добр.

– Это магия?

Тело начало вырабатывать адреналин, и отсиживаться в сторонке мне не хотелось. Как долго я не чувствовал себя таким живым и настоящим! Я огляделся в поисках чего‑нибудь увесистого, но тут же сообразил, что против желейного монстра этот номер не пройдет. Так они не просто хотели знать о магии. Они умели ее применять.

– Это магия, – как‑то нехотя признала Полуночница, и ее появление в моей палате начало обретать подлинный смысл.

Ну конечно. Если в этой чокнутой Вселенной существует магический мир, по закону жанра там должен быть баланс темных и светлых волшебников, две враждующие стороны. Я предпочел считать, что на моей стороне те, кто сильнее.

– Если чем‑то срикошетит прямо в твою дурью башку, пеняй на себя.

Пока мы переговаривались, желе подползло еще ближе, и в нос ударил его запах.

Остро воняло безнадежностью зайца, умирающего в пасти волка и прелой осенней листвой. От желе несло формальдегидом морга, пластиковой зеленью погребальных венков, и по рукам у меня поползли мурашки, заставляя волосы встать дыбом. Эта тварь явно была чем‑то живым, и мне очень захотелось, чтобы она оставалась живой уже как можно меньшее количество времени.

Полуночница откинула рыжую гриву за спину, и доски пола противно заскрипели, когда она расставила ноги пошире, чтобы занять более устойчивую позицию.

– Слово есть в Солнце, Слово есть в Луне. И вот мои Слова: Логос, повинуйся мне. 

Она простерла перед собой правую руку, а левой вытащила из кармана увесистую зажигалку.

– Нарекаю тебя отправиться туда, где всегда холодно.

С этими словами она одним движением большого пальца откинула крышку зажигалки в стальном корпусе, напоминавшей «Зиппо», и дунула на огонек.

Я не мог поручиться, был у нее во рту обыкновенный воздух или все‑таки бензин, потому что спустя секунду маленький огонь зажигалки взорвался целой струей ревущего янтарного пламени, такого сильного и могущественного, что от его жара у меня вспыхнули брови, усы и борода. Пламя разъяренным тигром скакнуло вперед, очищая воздух от смрада уныния и смерти. Огонь пах теплом, летом, свободой и полем с солнечными одуванчиками. Нечто подобное, наверное, испытывают верующие, когда их охватывает молитвенный восторг, и я, как первобытный человек, впервые познавший благость огня в очаге, согретой пещеры и тушеного мяса, наблюдал, как он рвет на куски и растворяет кровожадный студень.

Мне хотелось, чтобы очищающий огонь проглотил это здание, стер его вместе с моей памятью, и на миг я поверил, что он способен изменить мое прошлое, сжечь дотла все его страницы, которые не хотелось ни переживать заново, ни хотя бы время от времени перечитывать.

Но огонь схлопнулся обратно до размеров светлячка и с жужжанием вернулся в недра зажигалки. Полуночница закрыла крышку, стерла рукавом бисеринки пота со лба и спрятала опасную игрушку обратно в карман.

– Не уверена, что это последний сюрприз, который нам приготовили, – сказала рыжая и открыла дверь на лестницу. – Ты идешь или так и будешь стоять?

Больничные шлепанцы звонко хлопали меня по пяткам, не давая спускаться так быстро, как я бы того хотел, и я то и дело оглядывался назад, чтобы проверить, нет ли за нами погони. Магия. Магия. Она все‑таки существует.

На последнем пролете, возле двери, наполовину заваленной рухлядью, нас уже ждали.

– Procrustes vulgaris, какая редкость в наших краях.

Моего слабого знания латыни хватило, чтобы понять, что сказала Полуночница: Прокруст обыкновенный.

Герман Петрович стоял спокойно, я бы сказал, даже расслабленно, одной полуулыбкой намекая на угрозу.

От двух существ, которых он держал на поводках, кровь стыла в жилах: тонкая пергаментная кожа плотно обтягивала их черепа, и было заметно, что зубов в нижней челюсти не хватало, а черные как горошинки перца глаза так сильно ввалились в глазницы, что я невольно вспомнил «Крик» Мунка. На этом сходство с людьми у них заканчивалось. Сумасшедший хирург пришил каждому по четыре дополнительных ноги и по паре острых спиц, и из‑за этого чудища стояли, чуть накренившись, и напоминали пауков. Швов на их телах я не заметил, но не сомневался: вот куда девались некоторые пациенты лечебницы.

Мы застыли на верхних ступеньках лестницы, и я снова обратил внимание на выражение лица Полуночницы. Меня мутило от вида препарированных и собранных по усмотрению Германа Петровича тел, но ее, казалось, это не трогало. На вид ей было максимум лет тридцать – что она пережила в своей жизни, если при виде подобного зрелища она спокойна?