Легенды города 2000
Ноутбук смотрелся достаточно нелепо на фоне старинных стеллажей с книгами в кожаных переплетах, тяжелого дубового стола, кресла и старинной лампы в сетчатом абажуре. Оборотень же был одет так, будто сошел с одного из обожаемых им старинных портретов: алый шелковый халат, белые штаны, белый платок на шее и сафьяновые тапочки. Тапочки были зеленого цвета, который я возненавидел раз и навсегда.
Он положил телефон на стол и непринужденно пригладил светлые волосы:
– Уже за полночь, боюсь, я не ожидал гостей.
Я заметил, что Полуночница все время держит правую руку за спиной.
– Костя, сынок, ты разве не должен спать сейчас в своей палате? – елейно спросил мужчина.
– Ты можешь больше не делать вид, что ты мой отец, медведь или кто ты там, – сказал я. – Бер Керемет, правильно?
Мужчина осклабился, и я поймал себя на том, что приглядываюсь к его рту в поиске клыков.
– Когда‑то этим именем пугали непослушных детей, да, Полуночница?
Полуночница вернула ему ухмылку:
– Я смотрю, тут сегодня сбор моих фанатов.
– Мы, конечно, далеки от дел Фортов Сердец, но новости и в дальневосточную тайгу залетают, – Керемет развел руками. – Ты, можно сказать, местная знаменитость, пропавшая на пять лет. Горжусь личным знакомством.
Ухмылка Полуночницы стала еще шире, и я поймал себя на том, что ее сдержанная ледяная усмешка выглядит более пугающе, чем оскал оборотня. Они были знакомы? Но как?
– Каково это, Керемет, чувствовать себя последним из своего рода?
– Это ты мне скажи, де Фриз.
– Так странно, – Полуночница смерила Керемета взглядом с ног до головы. – Я восемнадцать лет представляла себе эту встречу. Ты знаешь, как умирали остальные?
– Гэкчиури Мапа прятался в своем родном поселке под Хабаровском, в Джонке. Ты выжгла ему глаза и убила.
– В Вальпургиеву ночь две тысячи третьего, – добавила рыжая. – Будини Дили?
Оборотень усмехнулся, сел на краешек стола и сунул в зубы тлеющую трубку, выточенную из белой кости.
– Затеяла вечер памяти? Проблема твоей семьи всегда была в склонности к театральщине. Что же. Я подыграю, кто же не любит шорох кулис?[1] Ты нашла ее неподалеку от Солсбери, в частной школе Трифой. Я видел снимки в Сетке. Тело обнаружили прибитым за руки над камином в ее комнате.
Я посмотрел на Полуночницу, у которой не дрогнул ни единый мускул на лице. Но оба глаза мстительно горели.
– Киаксо Насалу ты вбила в глотку его собственный меч, – продолжал Керемет с таким видом, будто читал замысловатый рецепт, а не перечислял, как именно были убиты его товарищи. – А Сингактаку Око сбросила в пропасть – обоих не защитили от тебя горы Тибета. Кроваво. Очень кроваво.
– Вальпургиевы ночи две тысячи одиннадцатого и две тысячи четырнадцатого года соответственно. А ты знаешь, когда в этом году Вальпургиева ночь?
Я оцепенел, не в силах поверить, что Полуночница была способна на такие жестокости.
– Просвети меня, де Фриз, я не слежу за вашими жарскими праздниками, – оборотень брезгливо сморщился.
– А один раз следил, ровно восемнадцать лет назад, когда вы похитили мою сестру с праздника Вальпургиевой ночи, – рыжая почти шипела, вены на ее лбу вздулись, а бельмо увеличилось и залило ей глаз целиком, будто ей в глазницу вставили серебристый шарик. – Вы распяли ее, вырезали волшебные глаза, запихнули в рот ее меч и сбросили с мыса Тобизина. А диск с видео отправили моему отцу. Инфаркт. Смерть.
– Припоминаю то убийство, – оборотень лениво потянулся. – И когда же все‑таки Вальпургиева ночь в этом году?
До меня дошло первым:
– Она сегодня.
Рыжая левой рукой вытащила зажигалку из кармана и быстро щелкнула крышкой, высекая пламя:
– Властью, предоставленной мне Бюро «Жар‑птица» и мэрией города Владивостока, где жары и дети Нерушимого уживаются под одним солнцем с людьми, я предъявляю вам обвинение в одиннадцати убийствах, покушении на убийство члена Триптиха и попытке захватить власть в городе. Полный список вы имеете право попросить у следователя по вашему делу. Сейчас вы можете хранить молчание. Я арестовываю вас. Если вы будете препятствовать аресту, я имею право применить силу.
– Неужели вы думаете, что я дам арестовать себя какой‑то человеческой подстилке? – оборотень расхохотался и продемонстрировал длинный розовый медвежий язык за человеческими зубами.
– Я надеялась, что ты так скажешь, – облизнулась Полуночница, и с этими словами выбросила руку из‑за спины вперед.
Жахнуло так, словно мы попали в эпицентр салюта на Девятое мая. С пальцев Полуночницы сорвалась молния, а с губ – наречие, которое я не мог разобрать из‑за грохота и звона в ушах. Серебристый росчерк угодил точно в то место, где мгновение назад стоял оборотень, и стол зигзагом раскололся пополам. Запахло окисью азота и жженым деревом.
Оборотень сбросил халат, оставшись в одних брюках, и занял оборонительную позицию, широко расставив ноги и прикрыв челюсть руками. Он нарочито лениво похрустел шейными позвонками, покрутив головой:
– Нарекать меня вздумала?
Полуночница покрутила в пальцах зажигалку. Зная, какой разрушительной мощью обладает этот предмет, я лишь гадал, что оборотень может ей противопоставить.
– Если хочешь, можешь сказать последнее слово, – подначила его рыжая.
– Последнее слово? Неужели ты считаешь, что дочь Жар‑птиц так легко победит меня, лорда Обакэ, сына Нерушимого Дракона? – мышцы на теле оборотня забугрились, и плечи с хрустом раздались в стороны, порастая мелкой шерстью. – Моя семья устала от многовековых унижений. Когда я стану мэром Владивостока и войду в Триптих, я заставлю всех нас услышать, а кто не услышит – того уже можно считать мертвым.
Полуночница открыла рот, чтобы что‑то ему ответить, но я больше не мог сдерживаться:
– Что случилось с моими родителями? Зачем ты их убил?
– Люди применимы лишь для трех целей, – оборотень поднял руку, и пальцы вспухли и выдвинулись, выпуская короткие черные когти. Он принялся их загибать: – Инструменты для достижения власти, пища, согреть постель под настроение. Твой папаша был слишком добр и глуп, полез вызволять в лесу медведя, попавшего в капкан. В приморских лесах не будет ничего хорошего для тех, кто застроил этот древний благородный город мостами, до боли стягивая все его жизненные артерии… Я сразу понял, что это мой шанс, занял его место, поглощая его сердце, воспоминания и жизнь.
Говоря это, оборотень медленно отступал назад, к стеллажам.
– Наличие у него щенка и жены не входило в мои планы, но потом я осознал, какое сокровище приплыло ко мне в лапы – богатая человеческая женщина, которую я по щелчку свел с ума парой капель медвежьего секрета в чае. Со временем я смог изменить мою собственную внешность, чтобы больше походить на Всеволода, но от нее мне пришлось избавиться – она‑то заметила бы разницу.
[1] Бер Керемет цитирует известного писателя‑жара конца девятнадцатого века Робина Грэйфайра.
