Луша
В назначенный день Лушка отгладила белый фартук и новый галстук, приколола особенно пионистый белый бант, чмокнула накормленную мать, подхватила под мышку свой портфель со сломанным замком и понеслась в школу.
Первоначальным планом было проникнуть в школу через разбитое окно мастерских. Фанерный щит там еле держался. Окно выходило в самый дальний и облупившийся до кирпичей угол, где сваливали собранный металлолом и прятались курящие мальчишки. Лушка не раз уже пользовалась этим лазом, когда опаздывала, чтобы избежать быть записанной у входа дежурным учителем.
Однако, приблизившись к школе, поняла, что об этом нечего и думать. Весь квартал окружили здоровенные лакированные «Волги», вход в ворота загораживали два больших автобуса. К школе никого не подпускали люди в одинаковых костюмах с одинаковыми синими галстуками и милиционеры в красивых формах с золотистыми погонами и поясами поверх кителей. Правда, Лушка все‑таки попыталась пройти как ни в чем ни бывало через главные ворота, но была остановлена криком:
– А ну стой! Ты куда это?
Она постаралась скорчить самую жалобную мину, как беспризорник из «Путевки в жизнь»:
– Товарищ милиционер, пропустите, я опоздала, будильник не прозвонил. Меня ждут там. Мне влетит! Из пионеров исключат. Мне стих поручили читать для приветствия, а я опозда‑а‑ала.
Она так убедила себя, что заревела по‑настоящему.
К милиционеру подошел человек в костюме:
– Что тут у тебя, сержант?
– Да вот, растяпа, опоздала, говорит.
– Как фамилия? – Второй с профессиональным подозрением разглядывал ее безукоризненный белый фартук, новый галстук, пионистый бант.
– Свиридова, Оля. – Заметив, что никаких бумаг у стражей в руках не наблюдалось, она назвала фамилию председателя совета дружины, которая точно бы в списках была. – Ну, пожалуйста, дяденька, пропустите. Они уже в актовом зале, наверное. Меня Нина Константиновна убьет теперь. Я всех своих товарищей подвела‑а‑а.
Плакала она реалистично.
Двое переглянулись.
– А ну, портфель сюда дай.
Зная, что уроки отменены, Луша дома выложила из портфеля все учебники, тетради и дневник (с ее настоящим именем на обложке!), а положила извечный блокнот с карандашами и книжку «Сказки братьев Гримм», к которой как раз рисовала свои картинки.
– Дяденьки, товарищи, я стих для шахини должна приветственный читать. Мне выговор в личное дело запишут, меня теперь в комсомол никогда в жизни не приму‑у‑ут…
– Какой? – спросил тот, что в галстуке.
– Что «какой»?
– Стих какой должна читать? А ну, читай.
Лушка растерялась, но быстро нашлась:
– Так он иностранный. Это ж нам для шахини сказали заучить.
– Читай, говорю.
– Прям здесь?
– А где еще? Читай, раз учила.
– Так иностранный он…
– Вот и читай иностранный.
Скучавшие стражи переглянулись, довольные неожиданному развлечению.
И Лушка зачастила единственный стих, который знала, из пролога к «Алисе»:
– All in the golden afternoon
Full leisurely we glide;
For both our oars, with little skill,
By little arms are piled…[1]
Страж в костюме одобрительно хмыкнул:
– Ладно, хватит. А про что стих, знаешь?
Лушка похолодела, но отступать было некуда:
– Про мир во всем мире. И дружбу народов. Дяденьки, ну пожалуйста! Меня папка убьет. – Она начала часто, истерически всхлипывать.
– Что ж ты, растяпа такая, вон и замок сломан! – сказал тот, что в костюме, возвращая ей портфель. Он явно был тут главным. – Ладно, сержант, это из ковровских, растяпа. Беги давай! Будешь знать, как опаздывать.
В вестибюле и коридоре тоже стояли люди в костюмах, все они держали черные коробочки радио, с которыми разговаривали, и никто ее не остановил. Гудение голосов неслось из актового зала, где шла генеральная репетиция. Оттуда слышался срывающийся от волнения голос Нины Константиновны, и там Лушке делать было нечего. Она решила дождаться приезда шахини в столовой, подальше от актового зала.
С опаской она приоткрыла дверь столовой …и остолбенела.
Начищенный паркет, занавески с лилиями, светлые столики, как в кафе, накрытые на четырех человек! Вместо привычных алюминиевых ложек в жировой смазке благородной нержавейкой поблескивали невиданные ранее в этих стенах вилки и ножи. Взгляд Лушки упал на новую стойку. Бананы и ананасы!
Разложенные красивыми грудами, они походили на огромные еловые шишки. Точно как в передаче «Вокруг света». Луша опустила на пол портфель и осторожно погладила шершавую поверхность ананаса, дотронулась до острых листьев и вдохнула ни на что не похожий аромат. Ей тут же захотелось все это нарисовать, но она вздрогнула, вспугнутая человеческим голосом:
– Ну что, они уже идут? Тебя предупредить прислали?
[1]
Июльский полдень золотой
Сияет так светло,
В неловких маленьких руках
Упрямится весло,
И нас теченьем далеко
От дома унесло.
(Пер. Д. Орловской)
