Луша

– Про… книжки.

Тихий сознавал, что прозвучало глупо.

– Какие книжки? Антисоветчина?

– Нет.

– И все? Так из‑за чего сыр‑бор? Погоди… Кто‑кто визировал школьников… Коврова?

– Да, она. Как полагается, на всем пути делегации были расставлены учащиеся английской спецшколы номер один с подготовленным текстом ответов на возможные вопросы. Я утверждал текст. Коврова организовала подвоз детей по инструкции.

– Ну, может, забыла девчонка слова… ну и… понесла отсебятину? Антисоветчины‑то не было… Чего гроза‑труба?

– Товарищ полковник, дело в том, что…

Тихий замялся.

– Что? Не мямли.

– Лукерья Речная не состояла в списке допущенных к встрече… Мы выясняем, как она оказалась в школе…

Гнев и ужас окончательно раскрыли глаза полковника.

– Твою мать… Ты понимаешь, что несешь?! Не состояла в списке… Москва… поручила… нам с тобой… всего один объект… один объект… на пути делегации… Твою мать! Один объект… одну школу сраную! Какие инцинденты, а? …Шахин‑шах… и шахиня! Официальный визит… и ребенок – девчонка! – у тебя… за охраняемый периметр… пролезла, а? И Москва… Москва об этом знает. Да лучше бы я… лучше б я сдох! Сдох под ножом… Это ж диверсия, а? А если бы у этой… Лукерьи этой… был пистолет, а?

– Николай Иванович…

Полковник достал из кармана смятый платок и промокнул капли холодной испарины на сероватом лбу.

– Что «Николай Иванович»?! Чему вас учат… блядь… в ваших высших школах?! Периметр… не умеете обеспечить! Тьфу!

Тихий с непроницаемым выражением лица смотрел, как полковник достал из кармана пузырек, в котором погремушкой перекатились таблетки, отвинтил пробку, положил таблетку на сизый, растрескавшийся язык и запил чаем. Тихий воспользовался паузой.

– Николай Иванович, есть одно очень подозрительное обстоятельство. Английский, на котором говорила Лукерья Речная, был слишком хорош…

– Ты мне… английским своим… зубы не заговаривай! Ты мне скажи… как девчонка… в охраняемый периметр попала, а? Федр Палыч звонить будет… с минуты на минуту! Что я ему скажу?! Что мы… говно размазанное, а не чекисты?! А ты, блядь, с английским своим!

Тихий опустил глаза и ответил с неожиданной твердостью:

– Николай Иванович, как раз английский – самое подозрительное обстоятельство. В «вышке» нам преподавал британец. Как вы знаете, я служил в лондонском посольстве два года, и я совершенно уверен…

Клыков ударил кулаком по столу и тут же задохнулся и скрючился от боли. Веки Тихого не дрогнули. Он наблюдал за корчами Клыкова.

– Эх, Анатолий… подставил… обоих нас подставил… без ножа зарезал. Я на пенсию собирался… весной, – сказал полковник уже тише, спокойнее, отдышавшись. – Обосрались мы… вся работа насмарку… Оперативник из тебя… Тебе только в кабинете… карандаши точить! Со мной Москва раньше никогда так не разговаривала. Как мне теперь объяснять Федр Палычу, что девчонка, школьница… сама, без помощи и подготовки… и ее никто не пресек, а?! А ведь сработай мы на совесть, тебе бы, мож, опять внешняя разведка светила… а мне… домик… с виноградом в Севастополе. А теперь?! Хрен собачий. В Оймякон – гаишниками. И правильно! И того мало.

Лицо Клыкова, погруженного в мысли, выглядело совершенно мертвым. Потом его осенило:

– Погоди… ну понесла эта Лукерья отсебятину. А переводчик‑то что?! Почему… не перевел как надо… первый раз замужем? Понабрали идиотов… Переводчик‑то наш… куда смотрел, а?

В тишине было слышно только сиплое, тяжкое дыхание.

Тихий поднял от папки глаза.

– Переводчик рта раскрыть не успел, Николай Иванович. Это и есть самое настораживающее в данной ситуации. Девчонка говорила с шахиней сама. На чистом английском языке. Как говорят в Англии. Англичане. Я стоял рядом, товарищ полковник.

Тихий сделал паузу, чтобы Клыков проникся серьезностью факта.

– Наши люди так по‑английски не говорят. Когда я в Лондоне…

– Ну да, тебя ж из Лондона турнули, – зло хохотнул Клыков и закашлялся, а Тихого заметно передернуло.

– Ну, ладно‑ладно, – вытер губы платком Клыков, – не отвлекайся. Дело‑то плохо… Ладно… Анатолий, надо думать, как из этого говна выбираться. Продолжай.

– А дальше выясняется, что Лукерья Речная в сентябре прошлого года совершила побег из дома и пропадала где‑то целый год. Потом вернулась. Неизвестно откуда. Отец для оправдания в школе явно сочинил какую‑то тетку в Волгограде. Никакой тетки в Волгограде не существует. Мы проверили адрес. Ложь.

– В розыск объявляли? Милиция что говорит?

– Розыск закончился ничем. Дело закрыли.

– Та‑а‑ак… Кто родители?

Тихий не стал даже заглядывать в папку. Она так и лежала на столе закрытая. Знал наизусть.

– Отец Николай Речной, тысяча девятьсот двадцать восьмого года рождения, слесарь авиационного завода, на хорошем счету, висел на Доске почета в прошлом году.

– Где проходил срочную? – почему‑то спросил Клыков.

– В Белорусском округе, строительные войска. После этого работал на авиазаводе и никуда из города не выезжал. До получения квартиры жил в общежитии рабочей молодежи, где имел связь с комендантом Ковалевой, нашим давним информатором. Никакого интереса к политике никогда не проявлял.

– Работяга. Это труднее. А не врет стукачка?

– Ковалеву мне рекомендовали как информатора, доказавшего полную надежность.

– М‑да.

– Интересы Речного: подледная рыбалка, работа на огородном участке, злоупотребление алкоголем, не выходящее за рамки, то есть без прогулов и вытрезвителя.

– Да, тут много не выжмешь. А мать?

– Татьяна Речная, тысяча девятьсот тридцать первого года рождения. В настоящее время недееспособна, после попытки самоубийства.

– Узнала про комендантшу? – скривив рот, пошутил Клыков.

Он явно стал дышать свободнее, ровнее. Сипы исчезли.