Манекенщики
Иногда нужно несколько раз умереть, чтобы понять такую простую и трехгрошовую истину. А иногда и несколько раз расстаться с любимым человеком…
И, вот, казалось бы, сейчас, когда это все остро и явно осознаешь. Когда хочешь исправить ошибку, стать лучше, чище, светлее, то должен не сидеть как «забитая крыса» и жалеть себя, кусая локти и выдавливая слезы, а подойти к этому человеку и заявить о себе как о новой исправленной версии, повзрослевшей и изменившейся в лучшую сторону…
Да только вот, знаете что? Зачем я буду усложнять себе операцию по похищению этой девушки? Ведь, она еще не в курсе моего нахождения здесь. И пусть пока так и остается.
Глава еще раз третья
«Панк и йорклиционер»
2101 год
33 ноября
– Йорклиционер! Йорклиционер! Мать вашу! Где этот чертов йорклиционер?! Почему в местах скопления народа нет лема, следящего за порядком?
– Добрый день.
– Вы, йорклиционер?
– Пятьдесят второго округа йорклиционер. Что вы орете, как будто вас режут? Что случилось?
– Нога черту в зад, ты, проклятый йорклиционер! За что, мать твою, штраф?!
– Да как вы смеете так со мной разговаривать?! Я уполномочен сажать подобных грубиянов в «Дом, где все наоборот», а если на то и пойдет, то и отправлять в Звериную Клетку! Смените‑ка тон, гражданин Хороший!
– Да черта‑с‑два я буду вас слушать! Мне нужны объяснения по поводу моего несправедливого штрафа!
– И чем же вы недовольны? – приготовился блюститель порядка к объяснениям.
– А вы читайте!
Молодых лет и средней комплектации панк с выставленным наружу сердечным органом сунул в рожу йорклиционеру штрафную санкцию. Потом вытащил из кармана кожаной куртки какие‑то таблетки и запустил в рот несколько штук. Текст был зачитан защитником закона с особым пристрастием:
«Штраф за нарушение нравственности по статье 20‑20, в том числе за "попытку вызвать к себе жалость". А также дискредитацию репутации Островов Большой Надежды как самого прекрасного места на всей планете Земля с применением плача и недовольства жизнью на оной. Подпись: служитель порядка пятьдесят второго округа Островов Большой Надежды йорклиционер Поршень».
– Что, мать его, за абсурд?! Я могу плакать где угодно!
Пятьдесят второго округа йорклиционер Поршень провел по ауре панка специальным «газоразрядным визуализатором».
– Согласно 1206‑ой строчке о правилах поведения граждан в общественных местах, вам запрещено плакать на людях и, к тому же, вы уже были замечены в хранении желто‑фиолетовых иллюзий о жизни… Лем Макс Орэлл, не так ли?
– Он самый!
– Я имею права «влепить» вам еще один штраф за возмущение, либо вы тотчас заткнетесь.
– Я плакал не в общественном месте.
– Вы плакали здесь, в искусственном парке, выставляя напоказ признание собственной несостоятельности в жизни не одной сотне граждан, а парк – общественное место.
– Я – панк, неформал. Я имею право плакать в любом месте, где меня застанет Печаль! Арестуйте тогда Печаль!
– Пройдемте в отделение, и мы составим ее психологический портрет.
– Боюсь, я не помню ее явственного лица. Слезы стерли ее образ из моей памяти. И никуда я с вами не пойду! Лучше я пойду в бар.
– Немедленно вставьте свое сердце обратно, и вперед в отделение. Я проверю вас на изотопность чувств.
Но лем Орэлл рванул с места, как новенький двухчастотный мотолоджий, и, спустя полминуты, его и след простыл. Лишь пятна крови на асфальте из отверстия в груди свидетельствовали о происходящем.
– Чертовы панки! Почему граждане не могут не ныть, как, и положено законом, а обниматься и целоваться?! – спрыснул йорклиционер, и тихонько выругался, оглядываясь на прохожих.
Глава четвертая
«Философия чувака по имени Кенг»
Как долго ехал Кенг, он уже не понимал. Понимал он только то, что лицо его перекосило от опротивевшего шуршащего «29‑90» в ушах и в носу. Омерзительная поездка, каковой она была еще в планах, превратилась в нестерпимо омерзительную на Калиской трассе. Гадкий «29‑90», хлесткий песок и не щадящая глаза пыль. Всюду! Везде! Как будто бы сам бог решил развеять по этой земле свои потроха. А почему потроха? Потому, что от этого хлипкого, мерзкого, зазнавшегося старика уже ничего в этих краях не осталось. Абсолютно ничего. Ненавидел Кенг бога, так же как и ненавидел людей. Как‑то приходит в бар и стреляет в кого попало. А потом напивается и т***ается с барышнями «заработкового» характера. Вот такой вот он был этот Кенг. Однако, не будем о грустном…
Он остановил свой мотолоджий и спрыгнул с него как подготовленный к съемкам в вестернах двадцатого века ковбой‑каскадер. И так эффектно, словно сам только что снялся в паре таких кинолент.
– Эй, Михай, ты еще жив? Давненько не виделись. Поменяй‑ка мне ресивер! Еле нашел волну досюда! – спрыснул он черноватому в дурацком скафандре малому, и бросил ему связку ключей.
– Твоя «рожа» как знамение, Кенг. Ожидается штиль, ведь ты сегодня будешь пытаться шутить, – Михай ловко поймал ключи. – Когда ты уже привезешь мне бионическую куклу? В этой очерствевшей поганой дыре х**новато без бабы.
– После того как я позволю выбрить тебе мой зад! А‑ха‑ха‑ха!.. – отшутился он и залился грубым басистым хохотом на весь Калиский пустырь. А потом вытащил из‑под сиденья огромный чемодан, размером, наверное, с футляр для гитары, замаскированный под гроб для карлика.
– Ну, серьезно, Кенг…
– Ладно, ладно. Поговорим позже, Михай. Я устал…
