Манекенщики

Потом ты детально представляешь картину: как ты боролся за свое счастье. И теперь стоишь не "у груды своего прошлого, и волосы твои взъерошены от пота мокрого", а у пьедестала своих достижений, отражающих разбитое сердце, нанесенные обиды, покинутые намерения, неоправданные надежды и тонны слез от непереносимого чувства бессилия, отчаяния, несправедливости и отсутствия эмоциональной опоры. И вот сейчас ты не один, совсем не несчастен, здоров, молод, талантлив красив и любим…»

 

Консиллер как всегда ковырял в носу. На этот раз он стоял у входа и там же в носу и ковырял. Все это выглядело некрасиво и не эстетично, не под стать тонкой натуре его приятеля – психа.

– Почему жизнь ничему тебя не учит, 908‑ой?

Это уже третья попытка сбежать. Зачем тебе это нужно? Разве, здесь не лучше? Там за стенами этой больницы, даже деревья хотят тебя убить, а тут ты в безопасности. К завтраку, к обеду и к ужину – текила, все как ты любишь. По два часа в день – игры. Спокойно себе пишешь роман. А что ты будешь делать в реальном мире?

После того, что ты учудил с Локомотивом, мир никогда не примет тебя обратно. Не получиться устроиться даже манекенщиком.

Манекенщик лежал на подоконнике, устремив свой пронзительный взгляд в потолок и пытаясь вспомнить комбинацию из каких‑то чисел, посему совершенно не слушал и не вникал в то, о чем говорил Консиллер. Однако, последние слова не прошли мимо ушей сумасшедшего влюбленного убийцы, и ответить на него ему показалось забавным.

– Ты выбираешь профессию манекенщика с самыми добрыми намерениями, с самыми святыми помыслами. Ты считаешь себя порядочным и храбрым человеком. Еще бы! Пойти чистить дерьмо ради блага общества, ради эволюции человечества – не благороднейшая ли эта цель из благороднейших, а, Консиллер? – он продолжал смотреть в вверх. – Но рано или поздно все помыслы превращаются в умыслы. Это происходит в тот момент, когда ты начинаешь чувствовать себя богом. Потому, что оказываешься вправе распоряжаться жизнью другого человека как безделушкой, – теперь он устремил взгляд на давнего приятеля и на остальных троих крепких санитаров у входа, – просто взять и уничтожить, – он щелкнул пальцами, заставив плясать вокруг себя дым от сигареты, – вот так! – за этими словами последовала недолгая пауза. – Сегодня богом может стать каждый идиот: пойди заполни анкету, и тебе вместе с «молекуляром» выдадут лицензию на убийство. Ты прав, в том, чтобы быть манекенщиком, нет никакой чести, а уж о призвании говорить и вовсе смешно.

– Может быть, эта профессия себя уже изжила? – статный санитар произнес это иронично.

– Не удивлюсь, если появятся ребята, которые будут зачищать манекенщиков, – и 908‑ой впервые в жизни чихнул, как бы подытоживая свои слова, – моя правда!

– Про издательство тоже что‑нибудь скажешь?

– Конечно.

Писателю дайте только время набросать слова.

В этот раз его приятель отнесся к монологу 908‑ого не как к очередной истории, однако же, не устоял перед привычкой поджечь сигарету. Пытаясь принять удобную позу, он прислонился к косяку двери.

– Связываться с Фывой, с этим безумным крикливым скрягой – себе дороже.

– С такой репутацией берут только в вентиляционщики. А эта работенка так себе.

– Но всё‑таки лучше, чем т***ать куклы…

Консиллер пристукнул по сигарете, чтобы смахнуть пепел и, ухмыляясь, взглянул на парня. Он нисколько не стыдился своих предпочтений, но его задело, что 908‑ой высказался об этом в таком контексте. И 908‑ой знал, что задело. На это он и рассчитывал. Сочинитель статей для самого известного издательства на всех Островах Большой Надежды даже не стал тушить окурок, а просто подбросил его в воздух, и он приземлился под ногами у четверых парней.

– Если говорить языком Лейлы, то ты, 908‑ой, «вольтанутый».

За этими словами последовала тишина. Пациент, молча, приступил к распутыванию бинта на голове. Круг за кругом, фут за футом белая полоска ткани наматывалась на его руку, и чем толще становился клубок на ладони парня, тем сильнее он начинал улыбаться, всхлипывать, хрюкать от смешков. А, когда не в силах был сдерживать напор, рассмеялся, да так неожиданно и громко, что санитар вздрогнул. Настолько 908‑ой смеялся искренне и с отдушиной, так вызывающе и безудержно, что, казалось, поглотит весь мир, и он будет состоять только из этого смеха. Словно не было никакой Катастрофы, голода, преступлений, предательств. И никакого Локомотива словно не существовало. И не было «удивительноволосой» Лейлы. Не было Дома Наоборот. Не было Островов Большой Надежды. Не было Звериной Клетки. Не было целой планеты. Суть всей Вселенной заключалась в смехе этого весельчака. Все ее тайные знания, которые человеческая цивилизация старалась постичь и разгадать на протяжении тысячелетий – все это надо было искать в насмехающемся, дерзком, убийственном, злодейском, страшном, безумном крике души 908‑ого.

– А‑ха‑ха‑ха‑ха…

Консиллер тоже вдруг начал смеяться. Теперь они хохотали оба. С того самого момента, когда людей постигли несчастья, связанные с неосторожным обращением ядерным оружием, наверное, никто так не веселился, как эти двое. Не представлялось возможным на всем белом свете сыскать таких же жизнерадостных людей, как компания из санитара и пациента психиатрической больницы. Смеялись их глаза. Смеялись брови. Смеялся нос. Смеялись рты. Смеялись губы. Потом начали смеяться остальные санитары, сначала робко ухмыляясь, а потом гогоча во весь голос. Засмеялись стены, надписи на них. Начали смеяться стекла и решетки на окнах. Ударилась в хохот, вдруг, кровать, на которой спал 908‑ой. Ее поддержали небо, солнце, киберптицы на улице. Вся планета впала в веселье. И, ведь, было над чем смеяться. Как всегда, над чем бы ни смеялся человек, а всегда этим оказывается его собственная глупость, о чем псих и поспешил проинформировать своего приятеля, после того, как точно также резко перестал, грубо говоря, «ржать».

– «Вольтанутый», да?

– Да, – перестал забавляться и Консиллер.

Как «61‑23» среди ясного неба маленькую комнату сокрушил надрывающийся и истерический крик писателя:

– Ты‑ыыы, представитель «гребаного» цивилизованного общества; представитель зазнавшегося звена‑паразита в совершенной цепи эволюции; представитель, преломляющей священный свет Истории через доведенную до кристальной чистоты призму лжи и порока, расы; представитель алчного и бессовестного строя, поставившего свои дома на костях себе подобных, возделавшего и удобрившего свои земли плотью себе подобных, заплатившего за труды себе подобных ради собственного блага, потом и кровью себе подобных смеешь называть меня сумасшедшим, психом и преступником?! Что же, интересно, человечество, сделало такого глобального, чтобы начать его уважать? Обустроили свою собственную планету, а потом «повзрывали» все вокруг к чертовой бабушке?! Вы, все тупые придурки, не смогли даже наладить контакты с представителями иных цивилизаций. Вы проспали их первый прилет, когда сидели по своим бункерам, предоставив для их оценки лишь смердящей смертью планету. И, думаешь, война что‑то поменяла? Война, кроме приоритетов, ничего в этом мире не меняет. Все возвращается к своим истокам: ненависти, боли и нравственному упадку! Чего вы добились за эры вашего ничтожного существования?! Умеете теперь с хелпом одной кнопки заварить «кофе»?! Изобрели сироп от кашля?! Вы‑ыыы, мерзкие бесчувственные организмы, поклоняющиеся своим иллюзиям, как же мне вас жалко!..