Мёртвое
Женщина выхватила у него экземпляр его последнего романа «Грехи сыновей» и повертела его в руках, бормоча что‑то о «жестокой концовке». Джейкоб хотел уговорить ее вернуться домой. Клем был прав: ее мужик снова собирался выбить из нее все дерьмо. Она проверила внутреннюю сторону задней обложки и заметила черно‑белую фотографию, все еще относительно новую для большинства массовых изданий в мягкой обложке. Глянула на него, прищурившись, и снова – на снимок, и так еще несколько раз, пока осознание не озарило ее лицо.
Решающими факторами послужили темнота и ее плохое зрение. Она бы никогда не узнала его на зернистом снимке, не случись их столкновение при последних ярких лучах солнца. Фотография была сделана в соседнем баре, и теней на ней было гораздо больше, чем внятных человеческих черт; его лицо оказалось слегка не в фокусе, потому что кто‑то в зале окликнул его по имени, и он обернулся на зов. Ближайший к ним парковый фонарь светил примерно так же, как приглушенный свет в баре.
– Так это вы, – прошептала она, чуть не выронив книгу – выронила бы, не успей он подхватить. Покетбук отправился под мышку, в компанию к остальным. Обычно как‑то так вели себя подростки‑готы, татуированные, с искусственно заточенными клыками, на встречах с писателями вампирских саг. Всем им отчаянно требовалось прикоснуться к мифу.
– Это я, – подтвердил Джейкоб. – Приятно познакомиться. До свидания. – Он пошел бочком по торчащим из земли корням кленов, направляясь обратно к садовой дорожке. Далеко впереди продолжал прогуливаться кокер‑спаниель.
– Стойте! Стойте! Мистер Омут!
Господь всемогущий, «мистер Омут». Он поморщился от звука собственного имени. Оно звучало так мелодраматически – как псевдоним, тут Джилл была права. Как так вышло, что никто в семье со времен капитана Тадеуша, лихого морячка‑работорговца, и сделавшего эту дурную кличку фамилией, не образумился – и не перекрестился в нормального Смита, Джонса, ну или хотя бы Страмма? Почему глупая выходка предка дожила до этих дней?
Она подошла и схватила его за плечо жестким щипком. Сгребла хорошую горсть его плоти и развернула лицом к себе. Черт, она была сильна, эта дама; это жизнь с борцеватым мужиком так на ней сказалась?
– Послушайте! Как по мне, «Хирургия Когтя» – высший класс. Я еще неделю после прочтения не могла нормально заснуть, говорю вам как на духу. То, как написаны сцены с тем парнем на кровати, над которой висели ножи… или с тем чокнутым мальчишкой, что сунул голову в духовку, и его лицо просто растаяло… божечки, мне это потом еще долго в кошмарах снилось. Вы невероятно крутой.
Джейкоб улыбнулся, все гадая, кто же из ее детей загремит в тюрьму первым.
– Спасибо.
– Да не за что! За правду не благодарят!
Реальность отцовских слов навалилась на него – слов весомых и преисполненных смысла, живых и угрожающих, перекрывающих собственные мысли. Джейкоб потер темя – головная боль нарастала со скоростью лавины.
– Я думаю, вы почти так же хороши, как отец, – сказала она.
Его улыбка сделалась слегка натянутой, но он повторил так же радушно:
– Спасибо.
Она скрестила руки под грудью, невольно приподняв ее – странный приглашающий жест. Он мог представить себе ее лифчик, висящий над его кушеткой, следы от укусов и рубцы на животе и спине, столь ужасные в своих деталях. Желудок скрутило.
– Вы не возражаете, если я задам вам вопрос? – произнесла она.
– Слушайте, мне было приятно с вами поговорить, но я, пожалуй, пойду.
– Это важно для меня. Может, вы и не поймете насколько, но я просто хочу…
– Извините, уже поздно, правда. У меня много работы.
– Я не отниму у вас и минуты.
– Я…
– Прошу вас.
Ну конечно, она от него не отстанет. Ему ведь больше делать нечего, кроме как на чьи‑то вопросы отвечать. Приятельское любопытство именно такого рода проявляли к нему репортеры, копы, психиатры – будто сплошь закадычные друзья, собирающиеся с ним за компанию посмотреть хоккей. Глядели на него, словно говоря: «Ну уж мне‑то, дружище, ты все можешь рассказать». С одиннадцати лет он всюду натыкался на этот взгляд; но в том‑то и крылась загвоздка, что ничегошеньки он им рассказать не мог, потому как сам не знал ни черта. Кто бы ему хоть что‑то рассказал. Все жаждали подробностей, понукали обо всем распространяться в красках, если рисовать бойню – так уж с размахом. Врачи, редакторы, газетчики… и женщины, для которых сграбастать незнакомого мужчину за плечо – плевое дело. Все притворялись уверенными, наклоняясь с ухмылкой, чтобы спросить: «Что с ними случилось? Почему твоя сестра это сделала? Что ты видел? Почему ты жив? Куда она дела их головы?»
– Откуда вы черпаете свои идеи?
Он тихонько выдохнул, и его чуть не вырвало. Не от облегчения. Он заполучал свои идеи так же, как и все: будучи тем, кем был, задавая свои собственные вопросы. Именно это и следовало сказать, но слова не шли на язык. Глядя ей в глаза, он задавался вопросом, когда, черт возьми, буйный муженек зарежет ее, когда дети отвернутся от нее, когда какой‑нибудь коп, любитель дешевых минетов, сочтет, что деньги недобросовестно отработаны, и разобьет ее лицо о приборную панель.
Мальчишка с глазами трупа повторил:
– Папа выбьет из нас все дерьмо. Нам нужно идти. Ну, скорее же!
– Потерпи еще минутку, дорогой.
– Нам крышка.
Джейкоб поверил малышу. Он отступил на несколько шагов, развернулся и быстро пошел прочь, лишенный почти всего, кроме нелепой потребности в бегстве; голоса вдруг вернулись снова, обрушившись на него после стольких лет. Абзацы папиных романов шли на ум с ходу, он помнил их наизусть. От книг под мышкой исходил жар, точно от каких‑то живых существ – жар его слов, любящих, а может быть, проклинающих, которым стоило умереть точно так же, как и ему самому – десять лет назад.
Приближалась годовщина, и Джейкоб знал, что должен вернуться и узнать правду об этом мертвом враге, которого когда‑то называли его семьей.
Глава 2
Они взывали к нему. Их зов никогда не ослабевал.
Сила их присутствия была особенно тяжела в последние минуты перед сном, но и утром, при пробуждении, он не менее отчетливо чувствовал их. В затылке отдавалось уже знакомое ощущение – первый позывной перед приливом кошмара, который вот‑вот накроет с головой, да так скоро, что уже поздно барахтаться.
