Необычайно умные создания

– Хватит. Зря я это начал.

Она хихикает.

– Так тебе и надо за то, что шпионишь.

– Уела.

– Короче. Вот. – Тапочкой она подталкивает к Кэмерону коробку, которая стояла у ее ног, а он и не заметил. – Вещи твоей матери. Подумала, что тебе они могут понадобиться.

Кэмерон встает.

– Нет, спасибо, – говорит он, даже не взглянув на коробку.

 

1302‑й день в неволе

 

Мой нынешний вес – шестьдесят фунтов. Я большой мальчик.

Как всегда, осмотр начался с ведра. Доктор Сантьяго сняла крышку с моего аквариума и стала поднимать большое желтое ведро, пока оно не оказалось на одном уровне с краем. В нем было семь морских гребешков. Доктор Сантьяго подтолкнула меня своей сеткой, но это было уже лишним. За свежими гребешками я бы и сам с радостью перебрался в ведро.

Анестезия сладко разливалась под кожей. Конечности у меня онемели. Глаза закрылись.

Мое первое знакомство с ведром состоялось давным‑давно. На тридцать третий день в неволе. Тогда этот опыт казался пугающим. Но со временем я начал им наслаждаться. Ведро приносит ощущение полного небытия, которое во многих отношениях даже приятней ощущения бытия.

Мои руки волочились по полу, пока доктор Сантьяго несла меня к столу. Она сложила меня грудой на пластмассовых весах и ахнула:

– Ого, какой большой мальчик!

– Сколько? – спросил Терри, тыча в меня своими большими коричневыми руками, которые всегда пахнут макрелью.

– Прибавил три фунта за месяц, – ответила доктор Сантьяго. – Его рацион не менялся?

– Насколько я знаю, нет, но могу перепроверить, – сказал Терри.

– Будьте добры, перепроверьте. Такой набор веса, мягко говоря, необычен.

Что я могу сказать? В конце концов, я же особенный.

 

Июньская серость

 

Сегодня вечером упаковкой в “Шоп‑Уэй” занимается новый сотрудник.

Това поджимает губы, когда он ставит банки с клубничным и апельсиновым джемом в пакет бок о бок. Они с нехорошим звоном стукаются друг о друга, пока он запихивает туда же остальные покупки: кофе в зернах, зеленый виноград, замороженный горошек, мед в баночке в форме медведя и коробку салфеток. Мягких, ароматизированных. Дорогих. Това начала покупать их Уиллу, когда тот лежал в больнице, где салфетки были как наждачная бумага. Теперь она слишком привыкла к ним, чтобы выбирать более доступную марку.

– Да не надо, дорогуша, – говорит Итан Мак, когда Това предъявляет ему свою скидочную карту. Этот болтун с сильным шотландским акцентом – кассир в магазине и заодно его владелец. Он постукивает согнутым мозолистым пальцем по морщинистому виску и ухмыляется: – У меня тут все хранится, и твой номер я ввел, как только ты вошла.

– Спасибо, Итан.

– Пожалуйста. – Он протягивает ей чек и одаривает ее кривоватой, но доброй улыбкой.

Това изучает чек, чтобы убедиться, что джемы по акции он пробил правильно. Вот и они: купи один, возьми второй за полцены. Нечего было сомневаться, у Итана всегда все под контролем. В “Шоп‑Уэй” дела пошли в гору с тех пор, как несколько лет назад он переехал сюда и купил этот магазин. Он быстро обучит новенького, как правильно укладывать товары в пакет. Она прячет чек в сумочку.

– Вот же июнь выдался, а? – Итан откидывается в кресле и скрещивает руки на животе. Уже одиннадцатый час вечера, очередей в кассы нет, и новенький переместился на скамейку рядом с прилавком в кафе‑кулинарии.

– Моросит постоянно, – соглашается Това.

– Ты меня знаешь, дорогуша. Я как гусь. С меня вся вода стекает. Но, черт побери, я уж и забыть успел, как солнце выглядит.

– Да уж.

Итан раскладывает чеки аккуратными белыми стопками, и его взгляд задерживается на круглом следе от присоски на запястье Товы – лиловом синяке, который почти не побледнел за несколько дней, прошедших с тех пор, как осьминог схватил ее за руку. Он прочищает горло.

– Това, я соболезную по поводу твоего брата.

Това опускает голову, но ничего не говорит.

Он продолжает:

– Если тебе что‑нибудь нужно, только скажи.

Она встречается с ним взглядом. Она знает Итана уже несколько лет, и он никогда не чуждался сплетен. Това в жизни не встречала мужчину за шестьдесят, который бы настолько обожал слухи. А значит, он наверняка знает, что они с братом давно не общались. Ровным голосом она говорит:

– Нас с Ларсом мало что связывало.

А связывало ли их с Ларсом что‑нибудь хоть когда‑то? Това не сомневается, что связывало. В детстве уж наверняка. В юности – уже меньше. На их с Уиллом свадьбе Ларс стоял рядом с женихом, оба в серых костюмах. На банкете произнес прекрасную речь, от которой у всех, даже у их несгибаемого отца, на глазах выступили слезы. В течение многих лет после этого Това и Уилл встречали Новый год у Ларса в Балларде, ели рисовый пудинг и чокались бокалами в полночь, пока маленький Эрик спал под вязаным одеялом на диване.

Но после смерти Эрика все изменилось. Время от времени кто‑нибудь из Крючкотворщиц допытывался у Товы, что же произошло у них с Ларсом, и Това отвечала: “Ничего не произошло”, и это правда. Все развивалось как‑то постепенно. У них не было никаких серьезных ссор, никто не потрясал кулаками и не орал. Просто однажды в канун Нового года Ларс позвонил Тове и сообщил, что у них с Дениз другие планы. Дениз была его женой – по крайней мере, какое‑то время. Когда они приходили в гости, Дениз любила стоять у Товы над душой, пока та, по локоть в пене, мыла посуду, и повторять, что она рядом, если Тове когда‑нибудь понадобится поговорить. “Она о тебе заботится, это не преступление, даже если вы мало знакомы”, – ответил Ларс, когда Това ему пожаловалась.

После того неудачного Нового года были еще пропущенный пасхальный обед, несостоявшаяся встреча в честь дня рождения и рождественский ужин, который так и не продвинулся дальше стадии “надо будет собраться”. Годы растянулись в десятилетия, превратив брата и сестру в чужих друг другу людей.